Палата Общин

Озабоченность молодого короля скорейшим заключением мира проистекала из уверенности в том, что мир необходим ему для успеха в борьбе за власть у себя дома. До тех пор, пока война продолжалась, возвращение Питта в правительство и сплочение вигов под его началом представляли ежечасную угрозу. Но мир развязывал королю руки. Он мог рассчитывать на разногласия в стане вигов, на лояльность заново рожденной партии тори, на влияние патронажа, который он уже прибрал к рукам. Но более всего он рассчитывал на характер палаты общин.

Как только палата общин стала всемогущей силой в государстве, она во всех отношениях перестала быть реальным представительным органом народа. То, что со времен Эдуарда I в обществе и его благосостоянии произошли огромные изменения, требующие перемен в распределении мест в палате, было признано еще во время гражданской войны. Но реформы, произведенные Долгим Парламентом, были упразднены в период Реставрации. За время между царствованиями Чарльза II и Георга III не было сделано ни одной попытки исправить растущее несоответствие нашей парламентской системы произошедшим изменениям в обществе. Такие большие города, как Манчестер и Бирмингем не имели в палате своих представителей, тогда как там заседали депутаты от бургов, вообще исчезнувших с лица земли (например, Олд Сарум). Попытки Тюдоров создать в палате придворную партию путем создания множества бургов, большинство которых были на деле простыми деревнями, принадлежавшими короне, закончились присвоением этих мест соседними землевладельцами, которые скупали и продавали их так же, как они покупали и продавали свои владения. Даже в городах, которые с полным правом делегировали своих представителей в палату, муниципальные привилегии, начиная с XIV века, неуклонно прибирались к рукам весьма ограниченной группой лиц и избирательные права сосредоточивались в руках членов правящих корпораций, что делало это представительство чисто номинальным. Выборы в таких местах зависели, в основном, от кошелька или влияния политиков. Одни бурги были королевскими; другие покорно выбирали назначенцев существующего правительства; третьи, так называемые "закрытые бурги" находились в руках седовласых дельцов от политики, вроде герцога Ньюкасла, который одно время оплачивал до трети всех представителей бургов в палате общин. Только графства и крупные промышленные города могли считаться реальными обладателями избирательных прав, но и там непомерный имущественный ценз оставлял эти права в руках наиболее богатых семей. Так что даже в графствах избирательные права были до смешного урезаны и никакого равенства в них не наблюдалось. Из всего восьмимиллионного населения страны только 160 тысяч человек могли вообще считаться избирателями. О том, насколько далека была палата общин от реального представительства в ней общественного мнения Англии, можно судить хотя бы по тому факту, что, находясь на самом пике своей популярности, Питт едва мог найти там себе место. Купить его становилось все более верным средством пройти в парламент. Места в нем покупались и продавались по цене, возросшей до четырех тысяч фунтов, и не приходится удивляться следующему утверждению, которое никто так и не смог опровергнуть: "Эта палата не является представительным органом Великобритании. она представляет номинальные бурги, исчезнувшие города, богатые кланы, состоятельных персон и иностранных монархов". Решения парламента, оплаченного такими избирателями и все еще наделенного почти неограниченной властью, естественно диктовались самыми низменными мотивами, а секретность парламентских процедур отсекала всякую возможность общественного контроля. Уолпол и Ньюкасл сделали взяточничество и спекуляцию бургами основой своей власти. Георг III, в свою очередь, решил положить те же методы в основу власти короны. Королевский доход был направлен на скупку мест и голосов. День за днем Георг лично просматривал бюллетени голосования в парламенте и распределял награды и наказания ее членам в зависимости от того, как они голосовали -- согласно его воле или против нее. Продвижение по служебной лестнице, или в церковной иерархии, получение чинов в армии -- все это предназначалось "друзьям короля". Для усиления влияния использовались и пенсии, и места в суде. Взяточничество достигло невиданных доселе масштабов. В правительстве Бута казна была открыта для подкупа парламентариев и по некоторым оценкам расходы на эти цели достигали 25 тысяч фунтов в день.

Падение Бута

Последствия такой практики быстро сказались на поведении парламента. До сих пор он считался с мнением Питта, преклоняясь перед его величием, но уже условия Парижского мирного договора, вопреки страстным разоблачениям великого министра, были одобрены большинством парламентариев в соотношении пять к одному. "Теперь, -- воскликнула вдовствующая принцесса Уэльская, -- мой сын по настоящему король!". Но победа оказалась далеко не полной, когда король и его министры ощутили на себе бурю всенародного возмущения, да еще такого, какое никогда со времени свержения Стюартов не потрясало британский трон. Этот шторм неистовый и безрассудный, свидетельствовал о пробуждении общественного мнения.

Парламент, став верховной властью, представлял английский народ лишь теоретически. На самом же деле народ был лишен возможности хоть как-то контролировать политический курс правительства. В первый и последний раз в нашей истории парламент стал непопулярен, а его оппоненты были уверены в народной поддержке. Палата общин была коррумпирована как никогда и стала послушным орудием в руках короля. Король же, все еще называющий себя вигом, на самом деле пытался воскресить систему абсолютизма, которую движение вигов давно уже сделало невозможной. Его министры были обычными фаворитами и в глазах англичан -- чужаками. Народ чувствовал порочность этой системы, но не зная, как ее исправить, не видел иного средства повлиять на правительство, кроме насилия. Народные массы пришли в движение со всем их национальным и религиозным фанатизмом, который долго назревавшая неприязнь к Ганноверскому дому и парламенту обратила в стремление к бунту и расколу. Начались буйные беспорядки. Граф Бут оказался главным объектом неожиданного и всеобщего взрыва ненависти и в 1763 г. был выведен из правительства, дабы успокоить это недовольство. Король однако был изготовлен из более стойкого материала, чем его министр. Если он и вынужден был смириться с отставкой Бута, он все еще считал его реальной главой своей администрацией; ведь оставленное Бутом правительство состояло из еще более лояльных королю министров. Джордж Гренвиль числился его номинальным главой, но решения втайне диктовались фаворитом. Чарльз Тауншенд и герцог Бедфорд, двое наиболее способных вигов, оставшихся с Бутом после отставки Ньюкасла, отказались теперь от постов, и единственным толковым членом правительства оставался молодой ирландец лорд Шенберн. Единственное, что помогло удержаться на плаву этому кабинету, это разобщенность оппозиции. Тауншенд и Бедфорд оставались в стороне от основных сил вигов, и обе фракции сторонились Питта. На такие разногласия среди оппонентов и рассчитывал Георг, когда формировал свое правительство, слабость которого только облегчала превращение его в послушного исполнителя королевской воли.

Однако Гренвиль вовсе не хотел мириться с ролью марионетки в руках короля или Бута. Вскоре его конфликт с королем стал явным, и последний в отчаянии обратился к Питту с предложением сформировать новое правительство. Питт проявил редкостное благородство патриота и величие государственного деятеля, приняв это предложение. Он отбросил всякую обиду на Ньюкасла и других коллег за свое увольнение; единственным условием своего возвращения в правительство он поставил назначение на министерские посты вигов (за исключением Бедфорда). Георг отказался принять эти условия, так как они означали крах всех его замыслов. В результате Гренвиль остался во главе кабинета, реальная власть которого значительно возросла. Бут полностью утратил политическое влияние, а Бедфорд примкнул к Гренвилю со всеми своими сторонниками. Таким образом правительство стало сплоченным и сильным.

Конфликт с прессой

Целью Гренвиля было утвердить независимость парламента не только от короля, но и от новой силы, сыгравшей главную роль в падении Бута, а именно от общественного мнения, и он повел на него энергичную атаку.

Хотя после Революции цензура была отменена, пресса довольно медленно обретала реальное политическое влияние. При двух первых Георгах ее прогресс сдерживался отсутствием значительных тем для дискуссии, дефицитом талантливых литераторов, а главное, -- общей политической летаргией того времени. И только с воцарением Георга III импульс, сообщенный Питтом национальному самосознанию, и возрождение острого интереса к политике сделали прессу могучей силой. Нация нашла в ней некий высший суд, суд, к которому можно было апеллировать, помимо обеих палат парламента. Именно журналы и газеты стали органами, посредством которых народная ненависть сместила с поста лорда Бута. Первым, кто проторил этот путь, был Джон Уилкс, опубликовавший в "Северном Британце" статью, подвергавшую и парламент, и заключенный им мирный договор жесточайшей критике. В этой статье Уилкс отважился разоблачить ненавистного министра, назвав его по имени.

Сам Уилкс был безнравственным распутником, но обладал изрядным талантом привлекать к себе симпатии, и по редкой иронии судьбы именно ему выпало стать главным проводником в жизнь трех величайших достижений в нашей конституции. Защитой прав избирателей от деспотизма палаты общин он пробудил в народе убеждение в необходимости парламентской реформы; он возглавил борьбу, положившую конец секретности парламентских процедур; наконец, он был первым, кто отстоял право прессы открыто обсуждать общественные проблемы. В своей атаке на лорда Бута он, тем не менее, был просто рупором народного недовольства.

Но Гренвиль был орешком покрепче, чем придворный любимчик, а его администрация претерпела серьезную реформу, когда он сокрушил растущую оппозицию парламенту ударом по ее лидеру. Когда Уилкс в N=45 "Северного Британца" подверг критике тронную речь короля в парламенте, государственный секретарь затребовал ордер на задержание и арест "авторов и издателей этого бунтарского пасквиля". По этому обвинению были арестованы 45 человек, и, несмотря на привилегии члена парламента, Уилкс был отправлен в Тауэр. Этот арест был абсолютно противозаконным, и Уилкс был освобожден решением суда по гражданским делам. Однако тут же против него было возбуждено новое дело, а номер газеты, послуживший поводом для судебного преследования, был заклеймен палатой общин как "лживый, скандальный и призывающий к бунту пасквиль". Одновременно палатой лордов было вынесено решение, в котором найденный в бумагах Уилкса памфлет, объявлялся богохульствующим и подлежащим уголовному преследованию. Уилкс бежал во Францию и в 1764 г. был исключен из палаты общин.

Но проявление столь произвольной и деспотической власти, какую взяли на себя обе палаты, и вся система террора, которую Гренвиль обрушил на прессу, запретив более двухсот материалов в различных журналах, вызвали новую бурю протестов, охватившую всю страну. Улицы городов огласились криками "Уилкс и свобода!". Стало ясно, что удар по Уилксу скорее возбудил, чем приглушил общественное мнение, и шесть лет спустя неудачная попытка возбудить судебное преследование против анонимного журналиста, писавшего под псевдонимом "Джуниус", за его "Письмо Королю" закончилась тем, что за прессой раз и навсегда утвердилось право критиковать действия не только министров и парламента, но и самого короля.

Акт о гербовом сборе

Те же ограниченность и упрямство при всей честности намерений были проявлены Гренвилем в еще более судьбоносной борьбе: борьбе с американскими колониями. Питт затратил на войну огромные средства и для покрытия этих расходов прибегал к столь же небывалым займам. К моменту заключения мира в Париже государственный долг достиг сорока миллионов фунтов. Поэтому главной задачей, с которой Бут столкнулся после заключения мира, было изыскание средств для облегчения финансового бремени, накопленного нацией за время войны. А поскольку война велась в значительной мере в защиту американских колоний, то с точки зрения всех англичан колонисты должны были разделить с ними это бремя. С этим были согласны и Бут, и король. Но их планы шли дальше, чем простое повышение налогов. Новый министр провозгласил твердую решимость строго соблюдать в отношении американских колоний три главных принципа: 1) монополия на американскую торговлю должна оставаться в руках метрополии согласно т.н. навигационным законам; 2) налоги в колониях должны резко возрасти с целью покрытия государственного долга Англии; 3) колонистам следует дать почувствовать их полную зависимость от Англии.

Торговля Америки с островами французской и испанской Вест-Индии была ограничена целым рядом запретов, которые, правда, легко обходились с помощью контрабанды. Отныне пошлины на эту торговлю были снижены, но при этом повышалась ответственность за их соблюдение, для чего к берегам Америки были направлены значительные военно-морские силы. Их задачей было воспрепятствовать контрабандной торговле с иностранцами. Помимо этих мероприятий, повышения доходов было решено достичь путем введения внутреннего гербового сбора, т.е. налога на все официальные документы, издаваемые в колониях. Планы Бута не были осуществлены в связи с его отставкой. Но Гренвиль, полностью согласный с финансовой частью замыслов Бута, став во главе сильного правительства, решил провести их в жизнь и тем самым повысить как внутренний, так и внешний доход от американских колоний. Одним из его первых шагов стало ужесточение навигационных законов с целью покончить с контрабандной торговлей, которая процветала между американскими портами и прилегающими островами испанской Вест-Индии.

Какими бы грубыми и неразумными ни казались эти меры, колонисты признали их законность; их недовольство проявилось лишь в том, что они отказались пользоваться британскими товарами до тех пор, пока введенные ограничения не будут смягчены. Но новый план министра -- его намерение ввести дополнительное налогообложение внутри самих колоний в виде акциза или гербового сбора (предложение, которое отверг в свое время здравый смысл Уолпола) -- было актом иного сорта, чем подавление контрабанды. В отличие от серии навигационных актов, оно коренным образом меняло всю систему отношений Англии и ее колоний. Поэтому колонисты и встретили его иначе. Налогообложение и представительство, считали они, должны идти рука об руку, а Америка не имела своих представителей в британском парламенте. Представители колонистов собрались в собственных колониальных ассамблеях и все они, за исключением Пенсильвании, выразили решительный протест против вмешательства парламента в их право внутреннего налогообложения. Массачусетс четко изложил свою позицию: "Запреты в торговле несправедливы; но главным барьером, ограждающим британскую свободу, является право налогообложения; если этот барьер рухнет, все будет потеряно". Это положение было принято ассамблеями всех колоний. Они направили свой протест в Англию с Бенджамином Франклином, который, начав свою карьеру рабочим типографии, достиг высокого положения, во многом благодаря своим научным открытиям.

В английском парламенте однако мало кто счел эту петицию справедливой. Гренвиль не собирался менять свои планы без заверения в том, что союз колоний будет взимать этот налог сам. Франклин дать такого заверения, конечно, не мог. В результате закон о гербовом сборе был принят обеими палатами при очень незначительном числе голосов против.

Правительство Рокингэма

Едва был принят закон о гербовом сборе, как оскорбление вдовствующей принцессе Уэльской (ее исключили из акта о регентстве), довело конфликт, назревавший между правительством и королем, до критической точки. Георг вновь предложил Питту возглавить правительство, но Питт к этому времени был покинут почти всеми своими сторонниками. Единственный друг, остававшийся с ним, лорд Темпл, отказался помочь ему в формировании кабинета. Питт почувствовал, что он не в силах собрать подходящую команду с помощью вигов, и король обратился за помощью к самой крупной фракции этой партии, возглавляемой маркизом Рокингэмом. Слабость правительства Рокингэма, сформированного в 1765 году, проявилась уже в той медлительности, с которой оно реагировало на события в Америке.

Франклин после того, как был принят оскорбительный для колонистов закон, не видел иного пути, как подчиниться ему, однако колонисты были другого мнения. Как только гербовые бумаги были доставлены в Америку, по всей Новой Англии вспыхнули мятежи и испуганные сборщики налогов покинули свои посты. Северные и южные штаты сплотились перед лицом опасности. Первым штатом, официально опротестовавшим право британского парламента вмешиваться во внутреннее налогообложение в колониях, была Виргиния. Массачусетс не только присоединился к ней, но призвал собрать конгресс делегатов всех колониальных ассамблей с целью выработки мер совместного противодействия. В 1765 году такой конгресс был созван и поддержал протест и требования Виргинии. Весть об этом конгрессе достигла Англии к концу года и побудила короля снова выдвинуть Питта на передовые позиции. Весной 1766 года состоялось объединенное заседание обеих палат парламента.

Питт уже давно (еще будучи министром) отвергал радикальные планы налогообложения в колониях. Когда принимался закон о гербовом сборе, он был болен и не присутствовал в парламенте. Но он полностью признал конституционную правоту колонистов. Он одобрил их сопротивление, которое парламент расценил как мятеж. "По-моему, -- сказал он, -- королевство не имеет никакого права облагать колонии налогом... Америка упряма! Америка стоит на грани восстания! Сэр, я рад тому, что Америка сопротивляется. Три миллиона людей, лишенных чувства свободы настолько, чтобы добровольно признать свое рабство, были бы прекрасным инструментом для того, чтобы превратить в рабов всех остальных".

Отмена гербового закона

Общим пожеланием было, чтобы Питт вернулся в правительство, но переговоры о его союзе с вигами закончились ничем. Радикальное отличие их политики о той, которую проводил он, было сформулировано прозорливейшим политическим мыслителем того времени.

Эдмунд Бурк появился в Лондоне в 1750 году бедным и никому не известным искателем приключений из Ирландии. Его эрудиция и сила воображения, придающая этой эрудиции живость, сулили ему успешную карьеру философа и литератора, но инстинктивно Бурка тянуло в политику. Он стал секретарем лорда Рокингэма и в 1765 году при его покровительстве вошел в парламент. Его речи по поводу гербового акта сразу же прославили его. Массивная фигура квакера, причудливый парик, круглые очки, рулон бумаги, торчащий из его кармана, -- все это не предвещало в нем хорошего оратора и еще в меньшей степени говорило о стиле его красноречия: пыле страсти, поэтическом воображении, удивительном запасе полемических аргументов, озадачивающем чередовании иронии, пафоса обличения, нежности, великолепной образностью в сочетании с холодной аргументацией. Это было красноречие совершенно особого рода, незнакомого до сих пор в английской парламентской практике. Ясность изложения Уолпола, эмоциональность Питта уступили место бесстрастному выражению четкой политической философии. "Я научился от него большему, чем из всех прочитанных мною книг", воскликнул впоследствии Фокс в порыве благородного восхищения. Философский стиль рассуждений Бурка отнюдь не сопровождался философическим холодом тона. В основе его характера лежала поэзия. Его идеи, обретали очертания и цвет в огне и великолепии его воображения. Нация была для него великим и живым сообществом, столь сложным во взаимоотношениях, институции которого были сплетены из столь славных событий прошлого, что нарушать их было бы кощунством. Наша конституция была для него не искусственной схемой правления, но точнейшим балансом общественных сил, естественно установившимся в результате истории и развития страны. Его характер был консервативен, но этот консерватизм был порожден не склонностью к бездействию, а чувством ценности социального порядка и величайшим почтением ко всему существующему. Каждое общественное учреждение почиталось им с ясным пониманием его связей с прошлым и одновременно с окружающей его социальной средой. Прикосновение даже к аномалии казалось Бурку связанным с риском разрушить сложную структуру национального порядка, на становление которой ушли столетия. "Уравновешенность конституции, -- говорил он, -- есть нечто столь деликатное, что малейшее изменение может ее разрушить. Даже прикоснуться к ней было бы делом трудным и опасным для столь сложного организма".

Пожалуй, наиболее легкое опровержение такой теории следовало искать в ее влиянии на практическое участие Бурка в политике В той великой проблеме, с которой столкнулся Бурк, став членом парламента, эта теория конечно же сослужила ему хорошую службу. Не было дотоле человека со столь глубоким проникновением в работу тех естественных сил, которые создавали сообщества или объединяли их в империи. Реальное положение дел в американских колониях он рассматривал как результат таких сил и считал, что нарушить его мог только педант или сумасшедший. Но теория Бурка была мало пригодна для политической ситуации дома, в Англии. Он считал Революцию 1668 года окончательным установлением английской государственной системы. Его целью было сохранить Англию такой, какой ее сделала Революция, и сохранить руководство страной в руках наиболее знатной части общества, верной принципам Революции. Он был страстным приверженцем пассивного поведения вигов. Он преклонялся перед Рокингэмом, честным и порядочным человеком, но наиболее слабым из партийных лидеров. Он стремился положить конец коррупции в парламенте и внес для этого билль о гражданской экономии, но же стал главным виновником провала всех планов парламентских реформ. Он был одним из немногих в Англии, кто был согласен с Питтом в необходимости и ценности свободы промышленности и торговли, но он же с ожесточением противодействовал предложению министра предоставить свободу ирландским торговцам и заключению торгового договора с Францией. Его деятельность сводилась к витиеватому поэтизированию политики осторожного удовлетворения, которую виги, как они считали, унаследовали от Уолпола. Такая страстная вера в естественное развитие народа сделала его неспособным понять пользу, которую могли принести чрезвычайные законы, или социальные реформы.

В этот кризисный момент позиция Бурка совпадала с позицией вигов. Рокингэм и его министры, желали они того или нет, в общем проводили ту политику, на которой настаивал Питт, но в вопросе о гербовом сборе они посчитали, что отмена этого закона должна сопровождаться отказом от принципов колониальной свободы, которых придерживался Питт. Был принят декларативный акт, утверждающий верховную власть парламента над колониями во всех случаях жизни. Вслед за этим был внесен билль об отмене гербового акта и, несмотря на сопротивление королевского окружения, подстрекаемого самим Георгом, билль был принят подавляющим большинством.