Песни

Песенка про чёрную гуашь и про надежду

Беды не тают, а дни улетают,
но где-то надежда машет рукой.
Время промчится, и, что ни случится,
ночью безбрежный хлынет покой.

Кто-то красное солнце замазал чёрной гуашью
и белый день замазал чёрной гуашью,
а чёрная ночь и без того черна.
Кто-то всё нечёрное чёрной гуашью мажет,
но в чёрном окне кто-то белой косынкой машет,
и эта косынка издалека видна.

Беды не тают, а дни улетают,
но где-то надежда машет рукой.
Время промчится, и, что ни случится,
ночью безбрежный хлынет покой.

Вот уж не стало зелёной травы под ногами,
и не стало жёлтой тропы под ногами,
и не стало синего неба над головой.
Кто-то чёрными взялся за чёрное дело руками;
но пока в темноте мелькает белое пламя,
ничего не может случиться со мной.

Беды не тают, а дни улетают,
но где-то надежда машет рукой.
Время промчится, и, что ни случится,
ночью безбрежный хлынет покой.

До октября 1970

Будет ласковый дождь

Будет ласковый дождь,
и ветер поможет взлететь,
и сбудется всё, чего ждёшь,
и лёгкой будет печаль,
потому что над миром
будет ласковый дождь.

И опустится ночь,
и звёзды будут мерцать,
и весело будет лететь,
и тёплой будет земля,
когда тело устанет
в бездонном небе парить.

Эти дни, словно сны,
промчатся над нашей судьбой
и растопят горечи лёд,
и смоет памяти пыль
этот ласковый дождь,
что будет когда-то потом.

Все обиды стерплю
и жалеть не стану, поверь,
не устану ждать этих дней
и буду вечно лететь
в тёплом ветре любви
под ласковым этим дождём.

1970

Я откачалась на трапеции

Я откачалась на трапеции,
к ночному небу прибитой звёздами,
оттанцевала на канате —
ах, так и надо, так и надо.

Всё это за мою гордыню мне:
неповторима я, неподражаема...
Теперь мне будет неповадно —
ах, так и надо, так и надо.

Я не завяла от отчаянья...
Канаты тоже бы, наверно, лопнули,
и мне тогда их не приладить,
чтоб так, как надо, так, как надо.

Пусть не разбилась я нечаянно —
всё, что мне выпало, сродни падению;
но не ищу я виноватых —
всё так, как надо, так, как надо.

Моя трапеция качается,
канаты тёплые там, где держала их.
Ах, я б прошла по кругам ада...
Но неужели так и надо?

1971

Ах, разбудили меня, разбудили

Ах, разбудили меня, разбудили,
за грустный расчёт засадили:
сколько отпущено дней?
В первой колонке — те, что с водою уплыли
и не вернутся ко мне;
рядом в колонке — те, что прошли напрасно
и безобразно,
и лучше туда не смотреть;
в третьей колонке — те, что даны на праздник,
только вот что-то их нет, нет, нет...

Ах, разбудили меня, разбудили,
за горький расчёт засадили:
сколько отпущено бед?
В первой колонке — те, что уже разразились
и не вернутся ко мне;
рядом в колонке — те, что не заслужила,
я их сложила,
но лучше туда не смотреть;
в третьей колонке... Но я этот лист отложила —
очень уж много в будущем бед, бед, бед...

Ах, разбудили меня, разбудили,
за страшный расчёт засадили:
радостей сколько дано?
Что ж вы пустые листы мне вручили? —
радости нет ни одной.
Вы покопайтесь в своих запылённых архивах неторопливо,
чтобы не пропустить.
Мне тоже ведь хочется быть хоть немножко счастливой,
хоть немножко любимой хочется быть, быть, быть.

Весна 1970

Детство

Песенка написана на мои очень давнишние слова. Дело в том, что песни-то я пишу недавно, а стихи — очень давно, ещё с нежного возраста. Сначала писала про школу, про праздники, потом всё про другое и про другое. Наконец, я в восьмом классе написала стихотворение про детство. Оно получилось довольно длинное, довольно-таки корявое в некоторых местах.

А потом, где-то в институте, я натолкнулась на этот текст. Уже когда я потом стала писать песни, я решила, что это вполне похоже на песню. Я кое-что выбросила, кое-что добавила, и получилась песенка про детство.

Некоторые люди говорят, что каждый уважающий себя автор должен иметь в своем репертуаре песенку про детство. Я не из этих соображений: просто каждый в какой-то период времени вдруг вздохнёт о том, что детства уже не будет...

Оно вернулось вкусное,
как сосульки с крыши,
и на зубах похрустывало,
падало, звеня.
Оно ко мне вернулось,
но я не обернулась,
и нету, нету, нету больше
детства у меня.

Из детства одуванчики
в меня пускали стрелы,
и каждая казалась мне
хрупка и хороша.
И лишь теперь узнала я,
что ранена смертельно —
по самые по пёрышки
стрела в меня вошла.

Ах, злые одуванчики,
безжалостные воины!
Вы на меня нацелили
всю технику свою.
Но не завоеватель я,
но ведь уже не воин я:
на вашей территории
я пленная стою.

До октября 1972

Зелёный чай

Я в дом войду уставшей,
похожей на вопрос,
но чуточку грустней...
И две зелёных чашки
поставлю на поднос:
тебе и мне,
тебе и мне...

И приоткрою двери,
чтоб падал мягкий свет,
а в комнате темно...
И плюшевые звери,
тебя покуда нет,
поговорят со мной,
поговорят со мной.

Потом и ты возникнешь
из тишины ночей —
причудливая тень —
и удивлённо вскинешь
полосочки бровей:
словами — лень,
словами — лень.

И я наполню чашки,
мы будем пить с тобой
зелёный крепкий чай,
и ты обид вчерашних
заплаканную боль
не замечай,
не замечай.

И пусть часы и годы
уносят стрелки прочь,
а нам-то что с тобой:
земная ль непогода
иль неземная ночь
над головой,
над головой?

А нам с тобой не страшно,
и с нами за столом
беседа и свеча...
И из зелёных чашек
мы, обжигаясь, пьём
зелёный чай,
зелёный чай.

А нам с тобой не страшно,
и с нами за столом
беседа и свеча...
И из зелёных чашек
мы с наслажденьем пьем
зелёный чай,
зелёный чай.

1971

Прогулка по городу

Это, в общем, никакая не прогулка — её так назвали. Это известный и любимый, наверное, вами писатель-сказочник Евгений Шварц оставил в своем дневнике последнюю запись: "Я ушёл гулять по городу..."

Эта песня не относится ни к Шварцу, ни к записи, ни к чему.

Не ищи меня, пожалуйста,
я ушла гулять по городу
полутенью, полусветом
мимо заспанных домов.
Я спасу от одиночества
эти улицы и дворики,
позабытые домами
ради отдыха и снов.

Я ушла гулять по городу,
слушать ветер и безветрие.
Тихий дождик пусть размоет
и сотрёт мои следы.
Не ищи меня, пожалуйста,
потому что больше нет меня:
я ушла в вечерний город —
царство грёз и темноты.

И отсюда мне не выбраться —
это что-то непонятное:
заманил меня в ловушку
этот город-крысолов.
Жарким лепетом безумного
прошептал слова невнятные
и повёл меня, и бросил
в лапы вымыслов и снов.

Если скажут, что погибла я,
если где-нибудь услышишь вдруг,
что заснула — не проснулась, —
не печалься и не верь.
Не заснула я, любимый мой,
я ушла гулять по городу, —
просто вышла и бесшумно
за собой закрыла дверь.

До октября 1972

Рыбачья песня

Стихи Новеллы Матвеевой

Эта песенка написана очень давно. Тогда я точно никаких песен не писала. Собственно говоря, текст не мой. У Новеллы Николаевны Матвеевой в её сборнике "Душа вещей" есть такое стихотворение "Рыбачья песенка". Я почему-то сразу подумала: что это там? Я, правда, никогда не слышала, как она её поёт. И я сочинила песню. Мелодию сочинила. Всё сохранила. Там даже в тексте были вокализы: и "а-а-а..." и "о-о-о...". А потом меня познакомили с Новеллой Николаевной, и кто-то ей проболтался, и я очень стеснялась. Мне было неловко — мало ли что она про меня подумает. А она попросила меня спеть, и я спела. Она говорит: "Знаете, мне ваша песня больше понравилась, чем моя". Я говорю: "Вы мне спойте тогда свою, раз уж я её никогда не слышала". Она спела. Но я не могу сказать, что моё пение лучше, в этом она не права. Просто это две очень разные песни. Даже подряд их спеть — не замечаешь, что это песня на один и тот же текст. Меняется всё абсолютно: и смысл, и восприятие.

Низко над морем летела снежинка,
С нею напев мой осенний сложился:
Как снежинка на щеке
распалась,

Так растаял вдалеке
твой парус.
Дым на бурых крышах...
Гавань в ярко-рыжих
Листьях
И чешуйках
Рыбьих;
Чайки с криком гневным
Бьют по водным гребням
Чёрными концами
Крыльев...
А-а-а...

Маленький остров, посёлок неяркий.
Там, у посёлка, ты встанешь на якорь;
На костре уха вариться будет,
Ветер с моря котелок остудит,
И огонь погаснет
В сумерках неясных,
В сумерках, как сон
Капризных...
Море неспокойно...
Сеть на серых кольях
Словно на ходулях
Призрак...
О-о-о...

Я не печалюсь, хотя я и рыбачка:
Что мне печалиться, что мне рыдать-то?
И рыбак уху готовить может,
И рыбачка рыбу ловит тоже...
Тенью подбородка
Волны ловит лодка —
Сяду, поплыву
На отмель;
В раковинках белых
Откачнулся берег,
Словно отболел
И отмер...
А-а-а...

До октября 1972

Первоначальная

Стихи Константина Библа

Сильней, чем плач воды на перекатах,
Меня манит туда паром знакомый,
Где утки опускаются всё в более
Глубокие и сладкие затоны.
Вы можете их угадать заранее
По блеску в воздухе, покуда стая
Кружится в ожидании свидания
С печалью уток Древнего Китая.

Они умчатся, — тростники останутся
Их шорохом шуршать первоначальным...
Они сегодня на Градчаны тянутся;
И вот — одна, и тоже — на Градчаны...
Сквозь тучи, мимо башен с гордым прошлым,
Летит... И шея нежная ранима...
Не знаю, что мне делать с этим пёрышком:
Она его на берег уронила.

До октября 1972

Есть радость у огня

Стихи Булата Окуджавы

Есть радость у огня.
Есть муки у железа.
Есть голоса у леса...
Всё это — про меня.
В моём пустом дому —
Большое ожиданье,
Как листьев оживанье
Неведомо к чему.

И можно гнать коня,
Беснуясь над обрывом,
Но можно быть счастливым
И голову клоня.
И каждый день и час,
Кладя на сердце руку,
Я славлю ту разлуку,
Что связывает нас.

1974

Последняя любовь

Стихи Николая Заболоцкого

Клялась ты — до гроба
Быть милой моей.
Опомнившись, оба
Мы стали умней.
Опомнившись, оба
Мы поняли вдруг,
Что счастья до гроба
Не будет, мой друг.

Колеблется лебедь
На пламени вод.
Однако к земле ведь
И он уплывет.
И вновь одиноко
Заблещет вода,
И глянет ей в око
Ночная звезда.

1974

Уист-уи

Стихи Уилсона Макдональда

"Уист-уи!"
Маленькую Ди
Повстречал я в зарослях
На моём пути.
Из своего укрытия,
Словно по наитию,
Появилась быстрая,
Сказала: "Погоди!
На меня так пристально, человек высокий,
На меня так пристально
Лучше не гляди.
Прошу тебя, пожалуйста, ты гляди на море,
Ты гляди на море,
Уист-уи".

И пошёл я к морю,
И увидел вскоре
Трёх малюток эльфов, спросивших у меня:
"Не видел ли ты девушку,
Девушку-смуглянку,
Что куда-то скрылась на закате дня?"
Не сказал я правду им,
Я сказал: "Не видел", —
И, как белки, прыгая,
Скрылись с глаз моих;
Чтоб увидеть тёмное
Платье её скромное,
Все углы обшарили в зарослях густых.

И в тени деревьев
Я, ушам не веря,
Тихий крик услышал: "Ты любим, любим!"
"Уист-уи, — ответил я
И взглянул на ветви я, —
Все исчезновением взволнованы твоим".
"Уист-уи" — два слова, два коротких слова.
Их сегодня птицы повторять готовы,
Море их поёт, слова заветные твои:
"Уист-уи, уист-уи".

Я взглянул на заросли,
На деревья стройные,
Как и прежде, были там птицы беспокойные;
Только маленькая Ди
Уж не скажет: "Уист-уи",
Мне она торжественно не скажет: "Уист-уи".

И пошёл я по холмам,
По горам,
И нашёл могилу там
Под высокою горою;
На колени тихо встал
И печально написал
На песке своей рукою:
"Спит здесь маленькая Ди,
Спит недалеко от моря.
Всё проходит.
Уист-уи".

Не ранее октября 1972

Золушка

Стихи Давида Самойлова

Вёселым зимним солнышком
Дорога залита.
Весь день хлопочет Золушка,
Делами занята.

Хлопочет дочь приёмная
У мачехи в дому.
Приёмная — бездомная,
Нужна ль она кому?

Бельё стирает Золушка,
Детей качает Золушка,
И напевает Золушка —
Серебряное горлышко.

Блестит дорога зимняя,
Рябины, снегири.
За редкими осинами
Бледнеет луч зари.

А глянешь в заоконные
Просторы без конца —
Ни пешего, ни конного,
Ни друга, ни гонца.

Посуду моет Золушка,
В окошко смотрит Золушка
И напевает Золушка:
"Ой, горе моё, горюшко!"

Все сёстры замуж выданы
За ближних королей.
С невзгодами, с обидами
Всё к ней они да к ней.

Блестит в руках иголочка,
Стоит в окне зима.
Стареющая Золушка
Шьёт туфельку сама...

1972

На дороге в Мандалей

Стихи Редиарда Киплинга

Возле пагоды Мульмейна, на восточной стороне,
Знаю, девочка из Бирмы вспоминает обо мне, —
И поют там колокольцы в роще пальмовых ветвей:
Возвращайся, чужестранец, возвращайся в Мандалей.

Возвращайся в Мандалей,
Где стоянка кораблей,
Слышишь, хлопают колёса
Из Рангуна в Мандалей...
На дороге в Мандалей
Бьётся рыб летучих стая,
И заря, как гром, приходит
Через море из Китая.

В волосах убор зелёный, в жёлтой юбочке она,
В честь самой царицы Тибау Супи-Яу-Лат названа.
Принесла цветы, я вижу, истукану своему,
Расточает поцелуи христианские ему.

Истукан тот — божество,
Главный Будда — звать его.
Тут её поцеловал я,
Не спросившись никого.
На дороге в Мандалей...

А когда над полем риса меркло солнце, стлалась мгла,
Мне она под звуки банджо песню тихую плела.
На плечо клала мне руку, и, щека с щекой, тогда
Мы следили, как ныряют и вздымаются суда,

Как чудовища в морях,
На скрипучих якорях,
В час, когда кругом молчанье
И слова внушают страх.
На дороге в Мандалей...

Это было и минуло, не вернуть назад тех дней,
И не ходят омнибусы мимо Банка в Мандалей!
В мрачном Лондоне узнал я поговорку моряков:
Кто услышит зов с Востока, вечно помнит этот зов,

Помнит пряный дух цветов,
Шелест пальмовых листов.
Помнит пальмы, помнит солнце,
Перезвон колокольцов,
На дороге в Мандалей...

Я устал сбивать подошвы о булыжник мостовых,
И английский мелкий дождик сеет дрожь в костях моих.
Пусть гуляю я по Стренду с целой дюжиной девиц, —
Мне противны их замашки и румянец грубых лиц.

О любви они лопочут,
Но они не нужны мне, —
Знаю девочку милее
В дальней солнечной стране.
На дороге в Мандалей...

От Суэца правь к востоку, где в лесах звериный след,
Где ни заповедей нету, ни на жизнь запрета нет.
Чу! запели колокольцы! Там хотелось быть и мне,
Возле пагоды у моря, на восточной стороне.

На дороге в Мандалей,
Где стоянка кораблей,
Сбросишь все свои заботы,
Кинув якорь в Мандалей!
О, дорога в Мандалей,
Где летает рыбок стая
И заря, как гром, приходит
Через море из Китая...

Апрель 1973

Ирландская песня

Не позабудь меня в пути,
не позабудь меня во сне!
Утихнет боль, как ветер стих,
забудешь дом, как прошлый снег.
Я знаю, синяя вода
любовь уносит без следа,
а унесёт — спроси: "Куда?" —
она не скажет никогда,
не скажет никогда.

Уж скоро год, как ты ушёл,
и нет ни писем, ни вестей.
Ах, только выдержал бы шёлк
на парусах шхуны твоей!
Пусть мачты в море не снесёт —
уж если потемнеют дни,
сомнётся платье синих вод...
Тогда — Господь тебя храни!
Господь тебя храни!

Пряду я пряжу день-деньской,
не устаёт моя рука.
Сумею я из пряжи той
верёвку свить и холст соткать.
Ах, только, только б моряка
вода навеки не взяла!
А заберёт — петля крепка,
не разорвать тогда узла,
не разорвать узла!

Октябрь 1972 — октябрь 1973

Колыбельная с миражами

Песенка, которую я исключительно от злости написала. Ещё когда я только начала выступать (сделала это тоже не по собственному желанию, просто меня повлекли: "Пора, — говорят, — пора"), я выступила один раз в Москве, потом меня в Казань на фестиваль — затолкали в поезд и всё. И там ко мне всякие люди стали приставать. Один раз написали записочку: "Скажите, пожалуйста, не вы ли написали про миражи?" Я говорю: "Про какие миражи?", а они и сами не знают. Я отвечаю: "Очевидно, не я, потому что у меня вообще ни про какие миражи никогда не было песенки".

А потом ещё один товарищ приставал, чтобы я ему колыбельную спела.

— У тебя же есть колыбельная?

— Нету.

— Ну, как это так, у тебя все такие тихие, нежные песенки, а колыбельной нету.

— Так у меня и ребёнка нет, какая может быть колыбельная?

Он очень удивился, и потом меня такое зло взяло. Я думаю: "Что же это такое? У меня ни миражей, ни колыбельной, ни ребёнка..." Ну, раз нет ребёнка, колыбельную можно сочинить. И я её сочинила. Так и называется: "Колыбельная для самой себя". Так я туда и миражи запихала, чтобы одним ударом трёх зайцев сразу убить.

Вот такая колыбельная самой себе...

Распластался по земле туман —
бесконечный мираж, сказочный обман.
В нём растёт трава "не обмани",
расцветают в траве странные огни.
Я нарву себе травы и совью венок,
мне расскажет о тебе каждый огонёк:

как живётся, как можется,
с кем-то песенка сложится,
и её ты не забывай —
баю-бай, баю-баю-бай...

Колыбельную самой себе
я спою, расскажу сказку о тебе:
как ушёл ты в дальние края,
что любить ты умел так же, как и я.
В эту сказочную ложь о тебе, дружок,
я поверила, и ты очень стал высок.

Человечек же маленький
превратился в комарика,
и его ты не вспоминай —
баю-бай, баю-баю-бай...

Без тумана мне не жить ни дня —
солнце дня ослепит, опалит меня;
в нём растают сказочные лжи,
опадут, как цветы, счастья миражи.
Мне ещё бы подремать в голубой траве —
не буди меня пока, добрый человек.

Только б этот туман-дурман
не опомнился, не пропал...
Ты ему не напоминай —
баю-бай, баю-баю-бай...

1971-72

Пер Гюнт (читайте Ибсена!)

Дело в том, что я в детстве читала эту сказку Ибсена, и очень она мне понравилась. Но я, видимо, не совсем усвоила её. Я единственное запомнила оттуда, что была такая девушка Сольвейг, которая всю жизнь прождала Пера Гюнта, а он по каким-то обстоятельствам не смог к ней вернуться. Я всегда думала: наверное, очень хороший человек, если женщина всю жизнь его прождала. А потом я перечитала эту сказку и поняла, что я глубоко заблуждалась. Дело совсем не в этом. Это она очень замечательная женщина, что она такого крокодила всю жизнь ждала. Если вы помните, то он в конце концов возвращается на родину: ностальгия... И вообще он подумал, что достаточно уже покуролесил. Пер Гюнт возвращается как раз вовремя: ему пора совсем с земли уходить, и тогда он обнаруживает, что не попал ни в ад, ни в рай; то есть что он и не большой злодей и не очень хороший человек, а просто-напросто неудавшаяся личность — Пуговица. У них это, видимо, фольклорный персонаж. И по земле ходит Пуговичник с оловянной плошкой, собирает вот таких неудавшихся людей и переплавляет их: авось в следующем рождении они всё-таки будут хорошими или уж плохими совсем. Пер Гюнт страшно был огорчён всем этим, стал бегать по всей стране и выискивать людей, которые могут подтвердить, что он либо очень хороший, либо вообще совсем плохой. Ему это не удалось, потому что пришёл он, например, к троллям и говорит: "Вы же помните, как я вам свадьбу всю испортил: обещал жениться на вашей дочке, но не женился, и вообще все столы опрокинул и убежал. Значит, я всегда был самим собой, я вообще либо очень плохой, либо очень хороший". Они ему на это сказали, эти тролли: "Ты в одном заблуждаешься. Ты, до того, как у нас побывал, был самим собой, а после того, как у нас побывал, ты унёс от нас одно слово: ты стал самим собой доволен". Он очень огорчился, долго скитался по горам, ел дикий чеснок, потому что тоже обнищал, и наконец набрёл на какой-то домик. Вдруг ему показалось что-то знакомое в этом домике, вроде оленя, — не сам ли он приделывал на коньке крыши деревянного оленя. И когда он подошел к домику, то увидел, что на порог вышла совершенно слепая старая женщина и запела. И тут он всё вспомнил. Он узнал эту Сольвейг, несмотря на то, что она, наверное, страшно изменилась за это время. Он упал к её ногам и говорит: "Подтверди ты, что я тебе изгадил всю жизнь, что я очень плохой". Она ему возьми да и скажи: "Ты сделал мою жизнь песней". Вот. Ну, он, по всей видимости, в рай попадет. Раз женщина про него такое сказала, наверное, золотой человек; но меня это потрясло. Ко всему прочему, я болела ангиной, очень мне было нехорошо, очень я не люблю болеть, и вот я написала такую песенку.

... А переплавит тебя Пуговичник,
ты снова станешь Пером Гюнтом;
и не самим собою будешь —
ты самим собой всегда доволен.
И никакая тут не путаница:
ты просто Пуговица, Пуговица.
Но снова, снег взметнув за лыжами,
в тебя зима плеснёт любовью;
и снова, на дорогу глядючи,
ослепнет маленькая Сольвейг...
Отпавший лист, трава увядшая
подарят жизнь побегам новым,
а ты, Пер Гюнт, что людям дашь ты? —
То песни Сольвейг, песни Сольвейг...

"Я знаю, что ты настоящий, мой Пер,
и я тебя буду ждать;
а если порой загрущу, мой Пер, —
я слёзы смогу сдержать;
а если слезинка скользнёт по щеке —
улыбкой её сотру..."
Но что же, о Сольвейг, твой голос дрожит,
как лист на осеннем ветру?

"Я верю, что ты настоящий, мой Пер,
и я не устану ждать;
а если сомненье вкрадётся, мой Пер, —
его я смогу прогнать;
а если заткёт паутиной мой дом —
по-прежнему буду петь..."
Но что за паук паутиной заткал
лицо твоё, Сольвейг, ответь?!

"Мне кажется, ты настоящий, мой Пер,
но долго идут года;
я знаю, ты, может, не скоро придёшь,
а может быть — никогда.
Но что б ни случилось — я верю мечте
и жду, и люблю, и пою..."
О Сольвейг, твой Пер ослепил не глаза,
а бедную душу твою!

Как всё запуталось, запуталось!..
О Сольвейг, он ведь просто Пуговица,
о Сольвейг, он ведь просто Пуговица,
о Сольвейг, он ведь просто Пуговица...

11 декабря 1972

Любовь

Мне обычно задают вопрос (записочки такие каверзные пишутся обычно): "Какая ваша самая любимая песня, какая самая нелюбимая?" Нелюбимые у меня есть, но я их стараюсь не петь, разве что при большом желании слушателей. Кстати сказать, это относится к "Собаке". Я её не люблю, и вы её тоже вдруг невзлюбили. Любимые песни у меня всегда меняются. Мне то одна больше всего нравится, то другая.

С этой песней получилось так. Я совсем не собиралась её писать, но однажды мои друзья мне говорят: "Послушай, почему бы тебе не написать песенку про любовь?" Я говорю: "А я что делаю?" Они возражают: "Это всё понятно. Но ты, — говорят, — пишешь не о том. А ты напиши про слово "любовь". Ты растолкуй людям, что ты про неё думаешь". Я отвечаю: "Ладно, я попробую".

Я никогда по заказу не писала, у меня даже никакой темы не было. Просто я ехала домой и вдруг начинала писать песню. Или мне ночью не спалось, и я начинала писать песню. А тут я решила, что надо попробовать. Пушкин же писал про розочку по заказу. Почему я не могу про любовь написать? Я мучилась недолго. Я её очень быстро накропала. А теперь, на протяжении вот уже нескольких месяцев, это моя самая любимая песня.

Промокнешь — не высушит этот огонь,
мал или велик.
Не сможет согреть он и каплю воды —
мал или велик.
Но птицею в небе он может парить,
а может и лодкою по морю плыть...
Любовью все называют его —
и мал, и велик.

Дождю не залить его, этот огонь,
ветрам его не задуть;
но может погаснуть он сам по себе —
об этом не позабудь.
Скорее не пламя, а отблеск звезды,
но знай, что наделать он может беды.
Любовью все называют его —
с ним осторожен будь.

Любовь, моя лодочка, не утони —
море часто штормит...
Любовь, моя птица, крыла не сломай —
где-то гроза гремит...
Хоть я ничего и не жду от тебя,
но мне без тебя и земля — не земля...
Смотри, не погасни же, мой огонёк, —
быстро время летит!

1971-1972

Жираф

Я написала её, когда научилась по-человечески играть на гитаре. У неё есть имя, она называется "Жираф". Я ничего не хотела. Я поначалу даже не знала, что будет. У меня просто сразу возник последний куплет. Возник он потому, что как-то мы встречали кого-то, чтобы проводить на день рождения, и по дороге мне один хороший приятель читал Заболоцкого. Я ничего не помню, конечно, кроме того, что "тихий ток из чаши А переходит в чашу Б". Это последние слова. Но размер меня потряс до глубины души, потому что я тут же выдала последний куплет. Про себя, конечно, — я никому не сказала, что собираюсь песенку написать. Да я и не собиралась, наверное.

А потом я всё думала: "Что же такое написать к этому последнему куплету?" И я написала "Жирафа". Поначалу она никак не называлась. То, что потом у меня возникли ассоциации, так это просто у Сальвадора Дали есть такая картина. Она называется "Жираф". Там какая-то глинистая выжженная пустыня, вся в трещинах, какие-то немыслимые животные, а на горизонте стоит жираф, далеко-далеко, у него пылает грива, как факел. Жираф страшный, но то, что у него грива, как факел, это очень красиво. Этот жираф тоже возник у меня внезапно. Потом я решила, что эта песенка будет пародией на шлягер, шуткой. Но шутка, по-моему, тоже не получилась. Хотя песенку я всё-таки люблю.

Всё проходит, говорят,
врут насмешники, поверь мне:
всё уйдёт от нас, наверно,
но в душе оставит клад.

И на нём печали камень, —
не воротишь, не зови —
крылья лёгкие любви
отзвенели ветерками.

Это грустно, но пока,
мой жираф златоволосый,
я внимаю звукам вёсен, —
осень очень далека.

Пламя гривы — слепнет взгляд —
средь пустыни прогорает;
я зажгла его и знаю,
что зажгла не для себя.

Но гори, гори, мой факел,
для кого — не всё ль равно...
Мне ж осветишь заодно
всё, что ночь таит во мраке.

А когда уйдёшь и ты,
пусть прольётся — ради бога! —
на кромешную дорогу
рыжий луч шальной звезды.

Зима (акварель)

Собственно говоря, я даже не знаю, почему мне показалось, что это акварель. Наверное потому, что она написана весной, и почему-то я вдруг пожалела зиму.

Я, в общем-то, не люблю зиму, потому что я люблю кататься на лыжах, а лыжи носить не люблю. А прямо от самого дома я не могу в лес заехать на лыжах. И вот я всегда всю зиму переживаю. Но мне, правда, недавно крупно повезло. Я ездила с концертом в Томск, и там альпинисты повезли меня кататься на лыжах. Они меня везли, несли мои лыжи, и всё было в порядке. А в Москве я уже лет шесть не каталась.

Вот такая акварель...

Безнадёжны дела у зимы в апреле,
безнадёжны дела у зимы.
И, почувствовав это, она потемнела —
больше снегом лица не умыть.
Убежала с пригорков, притаилась в овраге
и беззвучно заплакала тут —
несолёные слёзы прозрачною влагой
по щекам её старым текут,
текут, текут...

Мне хотелось бы всем, кто невесел в апреле,
подарить по улыбке весны.
Но зиме холода, а не звоны капели
и не крики пернатых нужны.
Ей ручьями пробиться бы к северным рекам
и к нетающим землям уйти
от весёлого солнца, от птичьего смеха,
и заснуть, чтоб никто не будил,
чтоб никто не будил.
Заснуть...

До октября 1972

Ответ Мери-Анны

Музыка Владимира Туриянского

Я знаю, что в мае шторма утихают.
Я всё понимаю: солгать — не убить...
Из тихой лагуны не хочешь ты шхуну
свою уводить.

Зачем же, мой нежный, в лазури безбрежной
ты парус свой снежный на алый сменил,
мечтой невозможной так неосторожно
меня поманил?..

Наверно, в Каперне, в знакомой таверне,
хихикая скверно, уже говорят:
"Ну что, Мери-Анна, твой Грей долгожданный
не хочет назад?"

Туманом иль спьяну, иль звуком обманут —
зовусь Мери-Анной, а ищешь Ассоль, —
но звонкое имя придумано Грином.
Иль в имени всё?

Не плачу, а значит надежды не трачу,
отчаянье прячу, но зла не таю.
Прощай, капитан мой! Ты пропил с Леграном
улыбку мою...

Весна 1974

Облетаю

Облетаю, облетаю,
и моя надежда тает;
одуванчиком на ветру
от отчаяния я умру.

И по ветру полетят семена моей любви,
семена моих надежд, пёрышки моих утрат.
В чьи-то души упадут семена моей любви,
семена моих надежд сквозь утраты прорастут.

Будет лето, будет нива.
Жните хлеб и будьте живы.
Ничего, что я растаяла —
в песнях вам себя оставила.

Умирает и трава, осень — время похорон,
осень — время горевать, но весна всегда права.
Будет без меня апрель небо в синьке полоскать,
что сама не допою — допоёт весной капель.

Облетела я, нага стою,
сердцем в небо прорастаю...
А кому меня припомнить —
ледяну воду надежды пить.

1972

Ты научись всё уметь

Ты научись всё уметь, а не всё иметь,
Ты научись всё хотеть, а не всё иметь.
Ты научись быть большим, но не будь как шум.
Ты научись быть таким, очень прошу.

Это всё не для тебя — это для меня,
это всё не про тебя — это про меня.
Если я стану такой — а как нужно стать! —
может, захочешь и ты небо достать.

Ты научись быть собой — не ломать себя,
ты научись быть со мной — не ломать себя.
Ты научись сильным быть, но не будь как шум.
Ты научись крепко любить, очень прошу.

Это всё не для тебя — это для меня,
это всё не про тебя — это про меня.
Если я стану такой — а как нужно стать! —
может, захочешь и ты небо достать.
Это всё не для тебя — это для меня,
это всё не про тебя — это про меня.

1968-1970

Окончен бал, а вы ещё танцуете

Окончен бал, а вы ещё танцуете,
умолк оркестр и свечи не горят,
а вы танцуете, ногами вальс рисуете,
рисуете который день подряд.

"Окончен бал", — я говорю вам ласково.
Но разве можно вальс остановить?
Ведь все слова, увы, окажутся напрасными —
окончен бал, но в вас оркестр звучит.

Меня в игру вы взяли и задумались,
а я смотрю на вас — не насмотрюсь...
Окончен бал, окончен бал — какие глупости!
За вами вальс, и я от вас не отступлюсь.
Окончен бал...
Окончен бал?
Какие глупости!
За вами вальс, и я от вас не отступлюсь.

1968-1970

Нет — беде (Саё нара)

"Нет" — беде и стоячей воде.
Ничего не оставлю нигде
о тебе — никаких следов
и никаких ненужных слов.

Белый пенный протянется путь.
Парус сделай — меня не забудь.
По волне полетим, полетим
под белым парусом твоим.

Крылья вырастут вдруг за спиной,
всё забуду, что было со мной.
Пусть вокруг города, города, —
мне мостовая — та же вода.

Пусть терпению есть предел —
"Нет" — беде и стоячей воде.
Плыть вдвоём бы через печаль...
Но если надо, то прощай!
Но если надо, то прощай!

1970

Ты говоришь, что это звёзды

Ты говоришь, что это звёзды,
но подойди поближе —
всё сразу станет очень просто:
то угли на траве.
Они угаснут на рассвете,
когда роса траву оближет.
Погаснешь ты, как звёзды эти,
забудешь обо мне.

А мне не грустно, мне не больно:
я знаю сладость муки.
Неведомое где-то море
меня с рассветом ждёт.
Извечно свежий ветер странствий
поёт нам о разлуке.
Прощай, прощай и оставайся,
а мне идти вперёд.

Пускай ты долго будешь сниться —
мои дороги вьются,
и время сказочною птицей
уносит дни мои.
Я ни о чём не пожалела,
но на одной из улиц
меня моё заждалось дело
и виден край земли.

1968-1970

Берёзовые слёзы

Всё чудилось — морозы
пройдут и грянут грозы,
и сердце засмеётся,
забыв про зимари...
И что зимы угрозы
и снежные заносы?
Сосулька разобьётся
под натиском зари.

Большое государство,
где я живу и царствую,
закованное льдами
январскими лежит.
Но на продрогшей крыше,
что ничего не слышит,
весною сладко пахнет
и капелька дрожит.

Пришла весна в проталинах,
поля мои оттаяли,
но сердце не смеётся,
лишь тяжко-тяжко бьётся.
Ведь сразу за морозом
здесь не грохочут грозы,
здесь льют мои берёзы
берёзовые слёзы.

1967-1968

Если бы я была твоей собакой

Если бы я была твоей собакой,
была твоей собакой, верным спаниелем,
я бы тебя везде сопровождала,
не отпускала тебя бы ни на шаг.
Мы бы с тобой охотились повсюду,
охотились повсюду, и ты стрелял бы уток.
Я бы за ними лазила в болото,
всех до одной тебе бы принесла.

Если бы я была твоей собакой,
была твоей собакой, верным спаниелем,
я бы тебя встречала у порога
весёлым лаем, радостным "гав-гав!"
Я бы тогда стрелой к тебе летела,
стрелой к тебе летела, и ты б бежал навстречу.
Мы бы встречались, как через год разлуки,
как старые, хорошие друзья.

Если бы я была твоей собакой,
была твоей собакой, верным спаниелем,
я бы тебя ждала тогда с работы,
как не умеет никто на свете ждать.
Я бы, поверь, нисколько не скулила бы,
вовсе не скулила, глядя на дорогу.
Все бы решили, что я тебя забыла,
своими делами занята.

Но не могу я быть твоей собакой,
быть твоей собакой, бежать с тобою рядом.
Всё потому, что я сама охотник
и по болотам с двустволкою хожу.
Я бы и рада, но что же тут поделать,
что же тут поделать, пойми меня, дружище!
Моя собака твоих таскает уток,
Я же — своих никак не соберу.

10 ноября 1970

Стань водою и травою

Стань водою и травою,
стань голубыми огнями земли далёкой.
Я отправлюсь за тобою
в путь по дорогам нехоженым, в путь нелёгкий.
Я побегу, и поплыву, и полечу:
в небе и в море легко мне и весело очень.
Слышишь, ветер хохочет?

Ты мой ветер, и всё на свете
я отдала бы тебе за порыв внезапный.
Унеси ты меня, мой ветер,
так, чтобы не было больше пути назад мне.
Чтоб ни травы, и ни воды, и ни звезды
не было в мире ненастной и яростной ночью —
только ветер хохочет!

Позабудь про дела на время,
дай наглядеться в глаза твои, ясный сокол.
Я бесцельна, а ты бесценен,
но — веришь? — я тоже умею летать высоко.
Видишь, внизу белый прибой и облака
над головою в лучах паутины непрочной?
Слышишь, ветер хохочет?

Я печалюсь, что пусто рядом,
что ты на счастливых немых побережьях дела,
и тебе от меня не надо
ни слов, ни вниманья — ты сам по себе, предельно.
Это пройдёт, как летний дождь, как зимний снег.
Я постараюсь, чтоб ты так и не догадался,
что же ветер смеялся...

1970-1972

Я так хочу весну

Я так хочу весну! Она мне снится по ночам,
она похожа на печаль и на веселье.
Я так хочу весну, чтобы себя умчать
надежд ручьями в океан везенья.

Я буду плыть и плыть, и где-то синева небес
окрасит мои воды весенним цветом.
Я буду плыть и плыть в тот океан чудес,
который где-то есть у края света.

И стану я рекой, и во мне утонет ночь,
и покачнётся радостно мирозданье.
И стану я рекой, чтобы умчаться прочь
от горя, бед и разочарованья.

Но что же ты молчишь? Ты поплывёшь со мной
или проводишь равнодушным взглядом?
Наверно, ты молчишь потому, что всё равно —
прольюсь водою я иль буду рядом.

Но я хочу весну, она мне снится по ночам,
она похожа на печаль и на веселье.
Я так хочу весну, чтобы себя умчать
надежд ручьями в океан везенья.

14 января 1971

Посоветуй, скажи, что мне делать, приятель

Посоветуй, скажи, что мне делать, приятель? —
Никуда мне не деться от крепких объятий
одиночества,
одиночества.

Даже эхо в товарищи взять я согласна —
без меня оно так безгранично несчастно,
что не хочет жить —
умирает.

Но ответил приятель: "Одно лишь я знаю —
от дождя за окошком лекарств не бывает.
Понимаешь?" —
Понимаю...

1970-1972

У любой реки целых два конца

У любой реки целых два конца,
а моя — не в счёт,
ведь моя река вдаль издалека
по кольцу течёт.
Синий ветер мой, вдруг задуй, запой,
разорви кольцо,
чтобы у реки было сто начал,
тысяча концов;
чтобы белый снег в жаркий летний день
падал, не лежал;
чтобы солнца луч, как струна певуч,
под рукой дрожал.

На любой вопрос у тебя ответ,
мой вопрос не в счёт.
Я спрошу тебя: "Жажда ль не томит,
солнце ль не печёт?"
Синий ветер мой, вдруг задуй, запой,
тучу пригони,
чтобы хлынул дождь, остудил виски,
жажду утолил;
чтобы белый снег в жаркий летний день
падал, не лежал;
чтобы солнца луч, как струна певуч,
под рукой дрожал.

У любой любви целых две руки,
у моей — одна,
чтобы не смогла разделить любовь —
лишь тебе она.
Синий ветер мой, вдруг задуй, запой,
и умчимся вдаль...
Ну а если нет, мой далёкий свет, —
сотню рук мне дай,
чтобы у реки было по руке
в каждом из начал;
чтобы разорвать, расколоть, разбить
горе и печаль;
чтобы белый снег в жаркий летний день
падал, не лежал;
чтобы солнца луч, как струна певуч,
под рукой дрожал.

До осени 1970

Вот последний раскроется лист

Людмиле Бережковой

Вот последний раскроется лист
и последняя льдина растает,
отструится последний кристаллик,
а потом тишина нарастает.
Нарастёт этот летошний снег,
дом в сугробах увязнет по трубы;
так пойдет многозвучье на убыль,
будто в мире ни вёсен, ни лет.

Но и это пройдёт, ты не бойся:
в гости к звукам пришла тишина,
и прогнать эту грустную гостью
только новая сможет весна.
А потом будет звонкое лето,
нас однажды оно удивит
тем, что за ночь на землю прогретую
одуванчиков стая слетит.

На траве они замрут,
а трава, как изумруд —
ледяная тайна
в золотых проталинах.
А потом вздохнёт июнь,
скажет ветру: "Ну-ка, дунь!" —
и взметнётся стая,
белый пух роняя.

Это будет, и ты не печалься,
и хоть звуки совсем не слышны,
перебьёмся до новой весны
и дождёмся короткого счастья.
Пусть его не удержишь, как пух
одуванчиков, прочь улетевших, —
нас с тобой оно всё же утешит:
долго помнит мелодию слух.

1974

На траве зелёной лета

На траве зелёной лета
стану петь тебе я песни,
и ромашек тихий лепет
мне поможет рассказать,
как трудна была дорога
через годы, через беды,
как мерещилась повсюду
глаз печальных бирюза.

Неужели не заметишь,
не услышишь, не поймёшь;
иль подумаешь, что ветер
всё это шепчет?

Я могла бы петь и громче,
да боюсь — услышат птицы,
разнесут молву по свету,
наболтают, оболгут.
Лучше пусть тебе приснится
эта песня летней ночью,
как пою её тихонько
на ромашковом лугу.

Неужели не очнёшься,
не поверишь, не вздохнёшь;
иль подумаешь, что просто
всякое снится?

Пусть тогда и я увижу
летней ночью сон чудесный,
будто ты поёшь мне тихо,
как ты без меня устал...
Пусть звенит, как ключик, песня,
и не громче, и не тише,
только я б тогда хотела
спать всегда.

1974

Лето

Лето,
видно, про нас забыло совсем,
где-то
дремлет трава в хрустальной росе,
а нам — только холод,
зимы осколок,
зимы осколок.

Всё же
давай не будем больше грустить!
может,
стоит окошко в ночь отворить,
и синяя птица
к нам возвратится,
к нам возвратится.

Вдруг
семицветный мост
тонкой дугой прорежет небо,
вспыхнет и ослепит,
соединит
зиму и лето.

Станет тепло,
лёд утечёт,
всё зацветёт.
Так наконец
и к нам с тобой
сказка придёт.

Только
печально ты отводишь глаза.
В то, что
на свете могут быть чудеса,
зная лишь потери,
трудно поверить,
трудно поверить.

Всё же
давай не будем больше тужить!
Может,
стоит про это песню сложить?
Пусть тот, кто устанет,
добром нас помянет,
добром нас помянет.

Пусть
в пасмурный день
солнце блеснёт над головою
иль туча прольётся
живой водой,
живой водою.

Песня
зёрнышком хлеба пусть прорастёт,
ветер
колос качнёт, и он запоёт;
звонко в небо рванётся,
и мир улыбнётся,
и мир улыбнётся.

Значит,
всё не напрасно.
Значит,
ясно ль, ненастно ль,
жизнь жилкою бьётся,
не оборвётся,
не оборвётся.

Видишь,
тень облаков
по летней земле скользит и скачет?
Ночь тени сотрёт,
но солнечный день
их вновь обозначит.

Солнце и тень,
радость и боль
вместе живут.
Солнце и тень,
радость и боль
жизнью зовут.

1974

Не знаю, замечал ли ты

Не знаю, замечал ли ты, когда идёшь
ночным неузнаваемым кварталом,
что город на себя дневного не похож,
что днём ему чего-то не хватало?

Он целый день кипел и целый день старел
в заботах, в суматохе ли, в кручине;
но платье тишины он вечером надел,
и скрыло платье все его морщины.

И гладким стал асфальт: ни трещин, ни бугров,
исчезли кирпичи, остались стены.
Объединяет всё магический покров —
космический ночной покров вселенной.

Не знаю, замечал ли ты, что город твой
весь день от одиночества страдает;
он плачет и кричит, и ждёт поры ночной,
чтоб в темноте спасительной растаять.

1971-1972

Танцовщица в зелёном платье

Танцовщица в зелёном платье
всё замереть старается в полёте.
Её пуанты прошивают сердце,
как очереди пулемёта.

Всё разбегается она и разбегается,
стремительно летит... но опускается.
Её земля ревниво привязала.
Мелькает в воздухе зелёной веточкой
танцовщица — испуганная девочка,
на сцену выбежавшая из зала...

Зачем же ты сюда из детства?
Скажи, что означает это бегство?
Ты — полутень, полунамёк надежды?
Зелёная танцовщица, ответствуй!

Но разбегаешься ты и разбегаешься,
опять летишь, и снова опускаешься.
Тебя Земля ревниво привязала,
не улетишь, зелёный огонёчек,
тебя погасит участь одиночек,
безликого непониманья зала.

Пока ж, набрав травы на платье,
ты всё стремишься замереть в полёте...

12 января 1971

Приглашение к путешествию

Давай-ка уедем, однажды возьмём и уедем
по чёрной от ливней дороге.
Уедем на мной нарисованном велосипеде
по этой манящей дороге.
И где-то, когда-то потом мы почувствуем вместе,
что надо нам остановиться,
в корчме при дороге, в забытом немыслимом месте
вина из кувшинов напиться.

А после, а после, представь, я начну куролесить
под небом, под ночью, под ливнем.
Я буду горланить весёлые пьяные песни,
вовсю притворяясь счастливой.
В глаза изумлённых домов я заглядывать буду,
дурачась, смеясь или плача.
И буду кружиться над улицей в отзвуке смутном
тревоги, надежды, удачи...

То взмою над городом, в мрак полуночный одетым,
то гряну с чудовищной выси
и буду лежать на траве изумрудного цвета,
на ярких причудливых листьях.
Потом я вернусь. Ты проспал непонятные игры —
сплетение тайного с явным.
Очнись же, приятель, вина на прощание выпьем
с хозяином хмурым и странным.

И снова без отдыха, снова обратно поедем
к привычным делам издалёка.
Разбудим педалями спящие велосипеды
и выведем их на дорогу.
По искристым лужам, оставленным ливнем и ночью,
поедем по лужам и брызгам.
Но только, приятель, скажи мне, ты чем озабочен,
какой неотвязною мыслью?

Ты хочешь постигнуть всё то, что случилось со мною,
когда ты заснул безмятежно?
Какую ты музыку слышал сквозь сон за стеною?
Тревоги, удачи, надежды...
Притихну и я, разбирая забытые звуки.
Ах, вновь бы, ах, вновь — до упаду...
Но всё это — в прошлом: капризное лето Кентукки,
сезон голубых водопадов...

1972

Багатель

Старинная сказка, такой пустячок,
возникла внезапно в ночной тишине:
потерян хрустальный мной башмачок,
но что-то никто не несёт его мне.

Ждала и устала, и ждать перестала,
дела и заботы меня отвлекли.
И где-то второй башмачок потеряла —
лежит он в дорожной пыли.

И разные люди мимо идут:
прекрасный принц и лихой человек.
Их два злодея, быть может, найдут
и в тёмную ночь принесут их мне.

Я всё уж забыла за давностью лет,
обидно иметь лишь один башмачок,
но думать легко, если вовсе их нет,
что всё это — так, пустячок;
думать легко, если вовсе их нет,
что всё это выдумки, всё пустячок...

До октября 1972

Сказочник

Сказочник, сказочник, не уходи!
Много ты сказок успел рассказать,
но не рассказана сказка моя,
я же должна непременно узнать,
что меня ждёт впереди.

Я же должна непременно узнать,
долог ли путь и куда приведёт.
Только придумай счастливый конец:
пусть мне поможет ковёр-самолёт
горькой беды избежать.

Страх и отчаянье — всё претерплю,
только придумай счастливый конец —
это ведь лучшая сказка твоя;
ну а покуда послушай, мудрец,
я тебе песню спою.

Я тебе песню спою, погоди:
ночь на дворе, у камина тепло,
есть в табакерке чудесный табак
и в запотевшем кувшине вино.
Сказочник, не уходи!

Сказочник, сказочник, не уходи,
ведь не рассказана сказка моя...

1972

Баллада о бегущей воде

Любимый мой позабыл меня,
виновата в том быстрая вода.
Он загляделся в струи ручья,
а вода убегала, звеня.
И он пошёл за водой ручья,
за водой пойдёшь — не воротишься;
её догнать, удержать нельзя,
ведь она убегает, звеня.

Скажи ты мне, быстрая вода:
годы позади, горы впереди, —
ужель ушёл милый навсегда,
не дождаться его, не найти?
Я брошу в воду венок из трав, —
догони его, вороти его.
Скажи: улыбалась, тебя послав,
про печаль не скажи ничего.

И лишь надежда, ты не спеши
покидать меня, оставлять меня:
мы будем слушать в ночной тиши,
как вода убегает, звеня.
И жизнь уйдёт за теченьем вод,
не воротится, не воротится.
На свежий холмик туман падёт,
а вода будет литься, звеня.

Весна 1974

Поздравление с весной

Юрию Тургеневу

Я в конце концов дошла до того, что стала сочинять песенки, чтобы подарить их на день рождения. Ну, обнищала я совсем, с подарками туго. И тут вдруг звонят и говорят: "У Юры Тургенева день рождения". Ну как я не пойду? Пойду, конечно, а без подарка неловко. Дело было весной, цветы дорогие. И тогда я написала песенку, по дороге на день рождения, и подарила ему.

Будут несколько таких песен. Это не посвящения, там ничего о личности человека нет, а просто подарки.

Эта песенка не только поздравление с днём рождения. Она называется: "Поздравление с весной..."

Напечалились довольно,
что дерётся случай больно —
щедрый он, да злой.
А покуда мы тужили,
горю голову кружили,
вдруг запахло весной,
вдруг запахло весной.

Запах мёда, запах хлеба,
запах будущего лета,
будущих тревог.
Нет волшебней аромата,
лишь его-то нам и надо:
он — начало всех дорог,
он — начало всех дорог.

Поздравляю Вас с весною
и с небес голубизною,
с талою водой.
Пусть зима за нас отплачет
навсегда. А это значит —
разочтёмся с бедой,
разочтёмся с бедой.

А потом набухнут почки
и раскроются листочки,
клейкие слегка;
вспыхнет маленькое пламя,
обозначив тень за нами, —
значит, живы пока,
значит, живы пока.

Поздравляйте же с весною,
с ошалевшей новизною, —
радость нам да смех!
Пусть зима за нас отплачет
в сто ручьёв. А это значит —
разочтётся за всех,
разочтётся за всех!

Март 1974

Мне очень печально

Мне очень печально, но я разноцветна,
как мыльный пузырь.
Представь себе...
Я так же прозрачна и так же легка,
но, как и его, моя жизнь коротка...

Я кверху взлетаю, и радуги пляшут
на стенках моих.
Представь себе...
Но скоро я мутною стану водой —
что делать с немыслимой этой бедой?

Уж лучше бы мутной была бы водою
я в горном ручье.
Представь себе...
Нигде не кончалась бы я никогда,
ведь в море вода — это та же вода.

1971

Море

О море, подставь ладони,
я в них опущусь устало —
пусть белых барашков стадо
навстречу мне ветер гонит,
навстречу мне ветер гонит.

Качай меня, море, море,
неси меня, море, море!
Такая большая лодка —
моё голубое море.

Не бойся, не потеряюсь,
не потону, не сгину.
Я просто зелёной льдиной
на синей волне качаюсь,
на синей волне качаюсь.

Меня окружают рыбы,
меня провожают крабы,
плывут за мной, томны и слабы,
медуз разноцветные глыбы.

Качай меня, море, море,
неси меня, море, море!
Такая большая лодка —
моё голубое море.

И я усмехаюсь морю,
на синей волне качаясь.
И с криками носятся чайки,
и с криками падают в море,
и с криками падают в море.

Качай меня, море, море,
неси меня, море, море!
Такая большая лодка —
моё голубое море.

12 апреля 1970

Ваша нежность тиха и печальна

Ваша нежность тиха и печальна,
как забытое озеро в забытом краю...
Ваша нежность доводит меня до отчаянья,
убивает надежду мою.

Как сказать вам, чтоб вы поверили
в то, что песнь недопетую можно допеть,
что, бывает, оживает весной засохшее дерево,
начинает вовсю зеленеть.

Ничего не оставит весна от сомнения,
душу пламенем яростным испепелив.
Я от нежности вашей погибели жду и спасения:
и изранит пусть, и исцелит.

Я разбитое сердце залью эпоксидкой,
затяну на разорванных нервах узлы.
Вашей нежности руки повиснут легко и бессильно
в исступлённых объятьях весны.

Опрокинется небо допитою чашей,
развернутся дороги любви и разлук.
Что ж так смотрит печально нежность тихая ваша,
как забытое озеро в забытом краю?
Как забытое озеро в забытом краю...

1970

Спрячь своё желание

Спрячь своё желание
играть со мной в веселие:
ничего хорошего не принесёшь ты мне.
Не буди беду, а то закружит каруселью.
Ой, поздно! Голова в огне!

Сердцу не прикажешь,
только я и не пытаюсь.
Не боюсь обиды я, обманов и утрат.
Не смотри в глаза мои — ведь я могу растаять.
Ой, поздно! Нет пути назад!

Пусть дорожка тянется
по дням, от горя серым,
под ногами вертится печальная земля.
Спрячь своё желание играть со мной в веселье.
Ой, поздно! Не играть — нельзя!

1968—1970

За синие цепи гор

За синие цепи гор
дорога пустым-пуста,
в страну золотых озёр
дорога пустым-пуста,
за утренний горизонт
дорога пустым-пуста, —
в пяти километрах он,
а всё же — поди достань!

Я знаю, ты не придёшь, —
года же не станут ждать;
и мимо ты не пройдёшь, —
я даже не стану ждать;
и мой телефон молчит —
я даже не стану ждать;
но жалко, что о тебе
нельзя ничего узнать.

Любовью не удалось
заставить тебя любить,
и правдой не удалось
заставить тебя любить,
и силой не удалось
заставить тебя любить, —
ты просто ушёл к другой.
А как мне тебя забыть?..

За синие цепи гор
дорога пустым-пуста,
в страну золотых озёр
дорога пустым-пуста,
за утренний горизонт
дорога пустым-пуста, —
в пяти километрах он,
а всё же — поди достань!

1967—1968

Безумный архитектор

Над ливнем соловьиным, под лунным балахоном
нет никаких строений — висят одни балконы.
Их некогда развесил по пагодам лохматым
безумный архитектор, не живший никогда там,
не живший никогда там.

И ни один прохожий той улицы не сыщет,
её не сыщет даже стекольщик и точильщик.

Всё рыбьей чешуёю луна посеребрила:
нависшие над бездной балконы, перила;
и на землю упало дыхание морозов,
и соловьиной дрожью напоен тёмный воздух.

Всё это пролетело — во сне ли, наяву ли —
по зову сновиденья иль явно существуя?..

И мы не отвечаем, виски до боли стиснув:
не вырваться от мысли, не вырваться от смысла.

А ты блуждаешь ночью по улице туманной,
подавлена желаньем — снов тягостных обманом.
Ты простираешь к небу прозрачные ладони:
не явится ли милый на призрачном балконе?

1972

Качели

За окном манит,
хоть минуют годы:
посреди двора
подлетают и падают,
снова взлетают качели.
За стеною играет скрипач,
а за окнами
девочка в синей матроске
взлетает
и падает,
крепко зажмурившись,
снова взлетает, губу закусив.
Всем известно, что надо зажмуриться просто,
когда тебе страшно,
и думать серьёзно,
что это поможет,
и это поможет —
любую девчонку об этом спроси.
Я закрываю глаза,
но отчаянье
сердце мне стискивает обручами.
Бросилась к окнам, но там, за окошком,
лишь ветер и дождь.

Вот и хлынул дождь
по щекам, по стёклам,
бьёт листву и лес
и беснуется в лужах
в каком-то неистовом танце...

Девочка ушла,
и качели мокнут.
Стоя у окна
я смотрю на дорогу,
на двор
и на дождь этот страстный.

А дорога черна и мокра.
На дороге
следы размывает безжалостный дождь,
и примятые травы воспрянули снова,
а кто-то прошёл здесь недавно,
и вот —
потерялись следы,
никого не найдёшь...
Я прошла бы по следу хоть тысячу вёрст,
но на улице что-то такое стряслось:
кто-то плачет, кричит
и на помощь зовёт;

мечутся,
мечутся,
мечутся тени
по улице, словно безумные звери,
псы,
потерявшие дом и хозяина...
Всё это — дождь.

Это всё пройдёт,
словно сон кошмарный.
Дай прильнуть щекой
к этим тёплым, спокойным,
и добрым,
и сильным ладоням.

Просто жалко мне:
прожит день бездарно,
но посмотришь ты —
и в глазах твоих серых
отчаянье
камнем потонет.

Мы, как дети, всю жизнь на качелях качаемся,
плачем, смеёмся,
взлетаем и падаем.
Верим, что страх исчезает бесследно,
стоит зажмурить покрепче глаза.

Время проходит,
качели качаются,
дождь всё идёт и никак не кончается;
впору отчаяться, впору отчаяться.
Кто-то сказал:
"Это пройдёт..."

1971

Хватит плакать

Хватит плакать, распахни глаза пошире,
посмотри, какая в небе синева!
Солнце сыплет разноцветные смешинки,
и от них у всех кружится голова.

Всё на свете пройдёт, отболит, отомрёт,
отзвенит, как струна где-то оборвётся.
Надо много хотеть, всё на свете уметь,
надо очень стараться успеть.

Ни о чём не грустить,
всё забыть, всех простить:
мало дней нам дано, чтоб обижаться.
Надо много хотеть, всё на свете уметь,
надо очень стараться успеть.

Слышишь, слышишь — где-то тихий колокольчик?
Слышишь, слышишь, как он весело звенит,
словно где-то громко девушка хохочет?
Птица-радость издалёка к нам летит.

Что печалит тебя? Пожалей же себя.
Ты ведь знаешь — былое не возвратится.
Надо всё позабыть, день грядущий любить,
надо азбуку счастья учить.

Ни о чём не грустить,
всё постичь, всех простить:
мало дней нам дано, чтоб обижаться.
Надо всё позабыть, день грядущий любить,
надо азбуку счастья учить.

Спи, покуда солнышко ещё не встало.
Спи, покуда на дворе ещё темно.
Верь, что сбудется всё то, о чём мечтала, —
птица-радость сядет на твоё окно.

1970

Если я буду жива

Если я буду жива, я тебя отыщу
и коня тебе подарю — будь смелым!
Если я буду жива, я тебя отыщу
и меч тебе подарю — будь сильным!
Если я буду жива, я тебя отыщу
и отдам тебе всё, чем владею — будь щедрым!
Если я буду жива, я тебя отыщу
и убью тебя — будь навеки со мной!

Если я буду жива, я выращу сад
и цветы везде посажу — любуйся!
Если я буду жива, я тебя отыщу
и в дом к себе приведу — царствуй!
Если я буду жива, я тебя отыщу
и скажу тебе, что люблю — смейся!
Если я буду жива, я тебя отыщу
и убью тебя — будь навеки со мной!

Если я буду жива... А буду ль жива?
Мне страшно об этом молчать и думать.
Страшно ночью заснуть, а если засну —
пробуждением сон испугать — страшно.
Страшно о счастье мечтать: вдруг не сбудется,
и о былом боюсь вспоминать — повторится ль?
Если останусь жива — то забуду тебя.
Пропади навсегда, наважденье!

До осени 1970

Обращение к душе

...Остаток дня проплачешь,
притихшая заснёшь;
а где-то в Аппалачах
пройдёт солёный дождь...

А когда ты улетаешь,
а когда ты ускользаешь
в эти дальние края,
ты бесчувственное тело
равнодушно оставляешь,
и его берёт земля.

А оно бежать не может,
и кричать оно не может —
неподвижно, словно сноп.
О, душа моя, но всё же
так ли уж оно похоже
на безвыходности гроб?

Разметало руки — сгинь в сон тяжкий вздох —
словно две дороги: на запад и на восток.
Ты по ним уходишь, как тень, — кончен день,
мороком их сводишь, ох! Беспробудный всюду мох.

Ты рвёшься в Аппалачи,
в хрустальный дом Пи-Ди,
туда, где тихо плачут
солёные дожди.

Ах, как давно метут снега
и засыпают снами сны;
но из какого далека,
душа, ты — пленница весны?

И я прошу: "Остановись!
Не улетай!", потом: "Вернись!"
Потом шепчу: "Не позабудь!"
Потом молчу. Счастливый путь!

А тело, Падший Ангел Постоянства,
оно останется лежать на том клочке Земли,
где ты, душа, — Мятежный Демон Странствий,
его покинула в Закрытом Государстве.

...А где-то в Аппалачах —
Кентукки и Пи-Ди,
и там над ними плачут
солёные дожди...

Осень 1972 — зима 1973

Стихотворения