Раздел III

И вот убить друг друга норовят
Отец и сын... Идет на брата брат.

Эджертон

(1641 г.) Лидеры оппозиции начали свои действия в этом направлении с решительной атаки на епископат, — один из крепчайших бастионов королевской власти. Тринадцати епископам были предъявлены обвинения в государственной измене за то, что они выпустили ряд церковных постановлений без санкции на то парламента. Одновременно общины оказывали давление на палату лордов, склоняя ее к тому, чтобы лишить всех священнослужителей мест и голосов в этой высокой ассамблее. Епископы, видя, что над ними сгущаются тучи, и, возможно, желая смягчить последствия надвигающейся грозы, сами отказались выполнять свои обязанности в палате лордов.

Тем самым интересам короля был нанесен роковой удар, сила которого была усугублена опрометчивыми действиями самого короля. Чарльз долгое время подавлял в себе возмущение и одновременно стремился пристыдить общины величием своих уступок. Однако, видя, что его уступчивость лишь разжигает аппетит общин к новым требованиям, дал, наконец, выход своему негодованию. Он отдал приказ генеральному прокурору Герберту возбудить в палате лордов дело по обвинению в государственной измене лорда Кимболтона, одного из популярных лидеров оппозиции, и пяти членов палаты общин: сэра Артура Хэселрига, Холлиса, Хэмпдена, Пима и Строуда. Они обвинялись в предательских попытках нарушить основные законы, свергнуть королевское правительство, лишить короля августейшей власти и обречь народ на тиранию и произвол. Не успели англичане прийти в себя от изумления по поводу этой поспешной и опрометчивой санкции, как со стороны короля последовал еще более безрассудный и непопулярный шаг. На следующий день они увидели, как король собственной персоной в одиночестве направляется в палату общин.

Все члены палаты встали, приветствуя короля, а спикер палаты уступил ему свое место. Усевшись в кресло спикера, Чарльз обвел взглядом зал и, обратившись к палате, сказал, что он сожалеет о причине, приведшей его сюда, но он должен лично арестовать членов палаты, обвиненных в государственной измене, поскольку опасается, что они не подчинятся парламентскому приставу. Затем он, не покидая кресла, поискал взглядом обвиняемых, но те скрылись за несколько минут до его прихода.

Раздосадованный, разочарованный, не зная, на кого теперь положиться, сопровождаемый криками: "Привилегии! Парламентские привилегии!" — он отправился в муниципальный совет, где рассчитывал найти сочувствие. Однако муниципальный совет встретил его жалобы презрительным молчанием, тогда как из толпы кто-то более дерзкий, чем остальные, прокричал: "К палаткам, о израильтяне!" — эти слова у древних евреев были своеобразным паролем, сигналом к тому, что пришла пора оставить своего князя, или свергнуть его.

Возвратившись в Виндзор и обдумав свои последние мероприятия, Чарльз пришел к выводу, что он переборщил и вот теперь (слишком поздно к сожалению) он решил исправить свой промах и составил послание к парламенту, в котором признал неправомочными свои действия против обвиненных им членов обеих палат. Далее он заверял парламент в том, что отныне он при всех обстоятельствах будет блюсти парламентские привилегии столь же ревностно, как и свои жизнь и корону. Однако, если предыдущие насильственные действия вызывали ненависть общин к нему, то теперь его смирение снискало ему только их презрение.

Тем не менее, назначение генералов и набор рекрутов в армию оставались прерогативой королевской власти. Поэтому общины, обратившие поначалу свой террор на духовенство, которого они, возможно, и в самом деле опасались, потребовали теперь, чтобы под их контроль был отдан Тауэр и чтобы порты Гулль и Портсмут, а заодно и военный флот были вверены людям, назначенным по их (общин) выбору. Это были требования, выполнение которых ликвидировало бы все, что осталось от прежней конституции.

Однако таково было веление времени: пришла пора решительных перемен, хотя эти перемены предстояло завоевать в борьбе. Каждая новая уступка короля приводила лишь к новым, еще более далеко идущим требованиям. Общины хотели иметь собственную милицию, руководимую офицерами, которых бы назначали они сами. Предлогом для создания такой армии была опасность, исходившая от ирландских папистов.

На этот раз Чарльз впервые отважился положить конец политике уступок. Требование передать командование армией на определенный срок в руки ставленника общин привело его в такую ярость, что он воскликнул: "Нет! Ни на один час!" — Столь категорический отказ сделал невозможным какое-либо соглашение, и обе стороны исполнились решимости взяться за оружие.

Ни один из периодов в истории Англии за все время ее существования не давал большего числа примеров мужества, таланта и нравственной добродетели, чем вызвала к жизни напряженная обстановка, вызванная этой роковой оппозицией.

(1642 г.) Наступило время, когда таланты самого разного характера, не сдерживаемые никакой властью, были вызваны к жизни из самых глубин общества для того, чтобы включиться в спор за преобладание и власть.

По всему королевству распространялись манифесты, составлявшиеся как той, так и другой сторонами. Вся страна оказалась разделенной на два лагеря: лагерь кавалеров (роялистов) и лагерь круглоголовых (республиканцев). Силы короля, казалось, были слабее. За исключением хорошо обученных отрядов из сельской местности, ведомых шерифом, сэром Джоном Дигби, он располагал не более, чем тремя сотнями пехотинцев. Кавалерия, составлявшая его главную ударную силу, насчитывала не более, чем 800 человек, которые к тому же были плохо вооружены. И, хотя королевская армия постепенно пополнялась новобранцами изо всех концов страны, Чарльз не решался встретиться с врагами лицом к лицу. Он считал более разумным отступить по направлению к Дерби и оттуда медленным маршем проследовать к Шрусбери. В этих местах его приверженцы вербовали новых солдат.

Тем временем парламент не терял времени даром и тоже готовился к боевым действиям. Круглоголовые располагали складом оружия в Гулле, где правительство назначило губернатором сэра Джона Хотхэма. Вооруженные отряды, мобилизованные в свое время для войны с ирландскими повстанцами, теперь открыто перешли в распоряжение парламента, который назначил графа Эссекса главнокомандующим. (Это был храбрый воин, однако он желал видеть власть короля скорее ограниченной, чем полностью уничтоженной). В одном только Лондоне за один день эта армия увеличилась на 4 тысячи человек.

Место, где впервые встретились обе армии, был Эдж-Хилл. Здесь состоялось первое сражение гражданской войны. Это было ужасное зрелище. Ужасно было видеть, как более 30 тысяч самых храбрых людей в мире, вместо того, чтобы объединить свое мужество в борьбе против внешних врагов, обратили его друг против друга; видеть, как лучшие друзья и ближайшие родственники, оказавшиеся волею случая в разных лагерях, сжигают личные чувства и привязанности в искусственно распаленном огне противоестественной ненависти. После нескольких часов ожесточенной резни пыл борьбы, казалось, угас и обе армии разошлись, понеся примерно равные потери. На поле брани осталось около 5 тысяч трупов.

Раздел IV

Жизнь на свободе — иль со славой смерть!

Дэй

(1643 г.) Подробный рассказ обо всех маневрах и контрманеврах, которые осуществляли эти недисциплинированные и плохо управляемые армии, получился бы очень скучным и мало поучительным. Эта война была в новинку для англичан, не знавших боевых действий у себя на острове уже более ста лет. Роялистская армия получила поддержку от королевы, которая, доставив из Голландии солдат и оружие, тотчас вернулась на континент с целью продолжить там вербовку и экипировку наемников. Однако парламент, преисполненный сознанием своей значительности и силы, не был нимало этим обескуражен. Амбиции и претензии парламентских лидеров, казалось, возрастали в прямой пропорции с их поражениями; чем больше они уступали на полях сражений, тем кичливее и надменнее становились они в кабинете. Коменданты городов и крепостей, сдавшие их роялистам, были объявлены государственными изменниками.

Напрасно король после каждой одержанной им победы предлагал общинам начать мирные переговоры. Эти предложения лишь еще больше распаляли их гордость и воинственный пыл. Что же касается короля, то хотя его желание заключить мир со своими подданными заслуживает всяческих похвал и делает честь его гуманности, с точки зрения воина он действовал неправильно, так как терял драгоценное время в долгих переговорах, в частности тех, что велись в Оксфорде, вместо того, чтобы употребить его на решительные военные операции.

Тем не менее, первая кампания в целом была благоприятной для него. Одна победа следовала за другой; к миру и повиновению был приведен Корнуолл, одно поражение было нанесено парламентской армии в Страттон-Хилл, другое — в Раундвэй-Даун, третье — на Чэлгрэйв-Филд; Бристоль был подвергнут осаде и захвачен, Глостер окружен; исход битвы при Ньюбери был тоже в пользу роялистов. Большие надежды на успех возлагались и на армию, сформированную на севере под командованием маркиза Ньюкасла.

В этой первой кампании были убиты два храбрейших и величайших — каждый в своей партии — человека, как будто милость Провидения избавила их от жестокой необходимости видеть весь позор и ужас последовавшей затем резни. Речь идет о Джоне Хэмпдене и Люциусе Кэри, лорде Фолкленде. Первый пал в небольшой стычке с отрядом племянника короля, принца Руперта; второй — в последовавшей вскоре битве при Ньюбери.

Хэмпден, о котором уже упоминалось в рассказе о начале этой междоусобицы, как мы помним, отказался тогда платить корабельный налог. За чистоту помыслов, твердые принципы и несгибаемую волю он пользовался уважением и одобрением даже у своих врагов. К тому же он был приветлив, умен, имел добрый нрав и был великолепным организатором.

Фолкленд был, пожалуй, еще более крупной личностью, а его гибель — еще большей потерей. Он имел столь же строгие принципы, как Хэмпден, но его отличали отменная вежливость и элегантность, которые в то время только начинали распространяться в Англии. Он смело противостоял претензиям короля, который, по его мнению, употреблял свою власть во зло, однако когда он увидел, что парламент решил изменить религию и конституцию страны, он перешел на сторону короля и показал себя стойким приверженцем и защитником короны. С началом гражданской войны его природные жизнерадостность и приветливость оставили его. Он стал меланхоличным и печальным, перестал следить за собой и, казалось, желал смерти. Часто в кругу друзей он после долгого молчания, прерываемого лишь тяжкими вздохами, вдруг восклицал: "Мир! Мир!" — А утром того дня, когда разыгралось роковое для него сражение, он сказал своим друзьям, что устал от жизни и расстанется с ней до наступления вечера. В начале сражения он был поражен мушкетной пулей в живот. Тело его нашли под грудой трупов лишь на следующий день. Его сочинения, его красноречие и мужество, его справедливость заслужили для него смерть со славой и он нашел ее.

Король в течение зимы готовился к кампании следующего года и с целью противостоять замыслам вестминстерского парламента, созвал другой, свой собственный парламент в Оксфорде. Впервые в Англии в одно и то же время заседали два парламента. Палата лордов в оксфордском парламенте была заполнена лучшим образом, однако палата общин насчитывала не более 140 человек, т.е. менее половины численности вестминстерской палаты общин. От этого теневого парламента король получил кое-какие субсидии, после чего он прервал его заседания, не распуская его. Тем не менее, этот парламент так никогда и не был вновь созван¹.

Тем временем другой парламент проявлял не меньшую активность. Он издал указ, предписывающий всем жителям Лондона и его окрестностей сократить на единицу количество трапез в неделю, а сэкономленную стоимость пожертвовать на поддержку народного дела, т.е. против короля. Однако более существенным было то, что этому призыву последовали шотландцы, собравшие войско в помощь парламенту. Оно состояло из трех армий: на востоке под командованием графа Манчестера находилось 14 тысяч человек; две другие армии под командованием графа Эссекса и сэра Уильяма Уоллера насчитывали по 10 тысяч человек каждая. Сил, способных противостоять этому войску, которое к тому же было хорошо экипировано, хорошо снабжалось и щедро оплачивалось, король собрать не мог.

Вражда, которая даже во время зимнего перерыва в военных действиях никогда по настоящему не затухала, весной разгорелась с новой силой. Она была столь яростной и непримиримой, что грозила разорить и опустошить королевство даже без решающей победы одной из сторон.

(1644 г.) Каждое графство присоединилось к той из сторон, к которой его толкали убеждения, выгода или страх. Впрочем были и такие графства, которые сохраняли полный нейтралитет. Некоторые из них обращались с призывами восстановить мир. В этих призывах слышались и мудрость, и добродетель, и искренняя убежденность. Особого упоминания заслуживает демонстрация лондонских женщин, которые, собравшись в большую (до 3 тысяч человек) толпу, отправились к палате общин с требованием восстановить мир. Женщины кричали: "Выдайте нам тех предателей, которые против мира! Мы разорвем их на куски!² ". Гвардейцы, охранявшие парламент, с большим трудом разогнали эту демонстрацию. Несколько женщин при этом были убиты.

Битва при Марстон-Муре положила начало неудачам и позору короля. Соединенная армия парламента и шотландцев осадила Йорк. Принц Руперт, объединив свои силы с армией маркиза Ньюкасла, поспешил на выручку этому городу. Оба войска общим числом до 50 тысяч человек встретились у Марстон-Мура. Началось сражение, исход которого долгое время был не ясен. Принцу Руперту, командовавшему правым крылом армии роялистов, противостоял Оливер Кромвель, в этом сражении впервые ставший заметной фигурой. Он возглавлял отряд солдат, набранных и обученных лично им самим. В этой битве победил Кромвель. Он вынудил противника к отступлению, преследовал его, догнал и заставил принять новое сражение, которое выиграл еще более решительным образом, причем вся артиллерия Руперта стала трофеем победителя. Это был удар, от которого роялистская армия так и не смогла оправиться.

Уильям Лоод, архиепископ Кэнтерберийский, в самом начале гражданской войны, отправленный в Тауэр, был теперь предан суду, приговорен к смерти и казнен. Этот эпизод лишний раз подчеркивает печальную особенность той горестной поры: страдали, в основном, лучшие люди обеих партий.

После смерти Лоода произошло полное изменение церковного обряда. Литургия была упразднена публичным актом в тот самый день, когда его казнили, как будто он являлся единственным препятствием для ее отмены. Церковь в Англии была во всех отношениях приведена в соответствие с установлениями пуританизма. Население Лондона и шотландцы выразили парламенту свою публичную благодарность за это мероприятие.