Глава X

Современная Англия

Раздел I. Вильям Питт, 1742-1762 гг.

Церковь и Георги

Падение Уолпола обнаружило изменение характера Англии, которому предстояло влиять на социальную и политическую историю с того времени и до наших дней. Новые силы, новые стремления, новые цели, которые незаметно накапливались под корой инертности, начали в конце концов сказываться на жизни англичан как нации. Этот сдвиг отчетливо проявился в религиозном возрождении, которое началось в последние годы правления Уолпола.

Прогресс свободы вероисповедания, отказ от теологического противостояния, оставленного гражданскими войнами, новые политические и материальные каналы, открывшиеся для человеческой энергии, породили общее безразличие к вопросам духовных поисков и религиозной жизни. Церковь, влияние которой, казалось, преобладало в конце Революции, погрузилась в болото политической незначительности. Епископы, которые выбирались теперь исключительно из небольшого количества богословов-вигов, не представляли собой политической силы, поскольку значительная часть духовенства чуть ли не с ненавистью отвернулась от них; священники же, одолеваемые тайной тягой к якобитизму, мрачно сторонились от какого-либо участия в общественной жизни. Такая пассивность клира устраивала министров-вигов. Они стремились избегать всего, что легко могло возбудить дремлющие силы непримиримого фанатизма. Когда диссентеры¹ требовали отменить дискриминационные Акты о Тесте и Корпорации, Уолпол открыто признавался в том, что опасается пробудить такими мерами страсти религиозной нетерпимости, и удовлетворял требования инакомыслящих ежегодными актами об амнистии за нарушения этих статутов. В то же время прекращение соборных встреч лишало духовенство возможности агитации и создания оппозиции.

Политическое бездействие не было компенсировано и какой-либо религиозной активностью. Большое количество прелатов, бывших вигами по убеждению, не преследовали иных целей, кроме карьерных. Гостиные министров были постоянно запружены толпами "батистовых рукавов"². Епископ Уэльса открыто признавался в том, что посетил свою епархию лишь однажды, а обычно проводил время в своей резиденции среди озер Уэстморленда. Сложившаяся обстановка способствовала уклонению от своих обязанностей наиболее образованных и состоятельных священников, тогда как остальные, составлявшие большинство, были бедны, безинициативны и не имели четкой социальной позиции. Один ученый, хотя и предвзятый наблюдатель, сурово клеймит английское духовенство того времени как самое безжизненное в Европе, "самое вялое в церковной службе и наименее строгое в частной жизни".

Среди экстремистов обоих толков назревал какой-то бунт против религии и церкви. В высших кругах общества "разговор о религии вызывает всеобщий смех," -- заметил Монтескье после посещения Англии. Большая часть ведущих государственных деятелей демонстрировала неверие в любую форму христианства, отличаясь грубостью и аморальностью в своей частной жизни. Пьянство и непристойные разговоры не находили осуждения у Уолпола. Следующий за ним премье-министр, герцог Графтон имел привычку появляться со своей женой за карточным столом. Чистота и верность супружескому обету были не в моде и подвергались осмеянию. Лорд Честерфильд в письмах к сыну обучает его искусству совращения как части политического образования.

На другом крае социальной шкалы находились массы бедняков. Они были невежественны и жестоки до такой степени, которую нам трудно даже себе представить. Быстрый рост населения, сопровождавший развитие городов и коммерции в годы царствования двух первых королей Ганноверской династии, не сопровождался какими-либо мерами по воспитанию религиозного сознания и улучшению образования. Не было создано ни одного нового прихода. За исключением школ латинской грамматики, существовавших со времени Эдуарда VI и Елизаветы, да нескольких циркуляционных школ в Уэльсе, не существовало других общедоступных центров религиозного образования. Крестьянство, доведенное до грани нищеты в результате неправильного употребления законов о бедных, было лишено какой бы то ни было заботы о его моральном и религиозном воспитании. "Мы видели всего лишь одну Библию в приходе Чеддера, -- рассказывала впоследствии Ханна Мор, -- и та использовалась в качестве подставки для вазы с цветами."

В городах дело обстояло еще хуже. Эффективной полиции еще не было создано, и во время больших возмущений в Лондоне и Бирмингеме толпы жгли дома, растворяли ворота тюрем и предавались грабежу. Преступность набирала силу, несмотря на безжалостные карательные законы, которые свидетельствовали лишь о жестокости общества: законы, по которым срубить вишневое дерево считалось тяжким преступлением; законы по которым каждое утро у ворот Ньюгейта отправляли на виселицу по 20 юных воришек. В то же время развитие торговли джином только способствовало усилению пьянства. На улицах Лондона пивные ларьки заманивали каждого прохожего; на пенни можно было крепко выпить, а на два пенса напиться до бесчувствия.

Религиозное возрождение

Однако несмотря на все вышесказанное, в сердце своем Англия оставалась религиозной. В среднем классе старый пуританский дух был все еще неизменно жив, и именного из этого класса на закате правления Роберта Уолпола забил источник религиозного возрождения, спустя некоторое время изменивший весь характер английского общества. Церковь вновь возродилась к жизни и активной деятельности. Религия внесла в сердца людей свежий дух морального рвения, очистила нашу литературу и наши манеры. Новая филантропия реформировала наши тюрьмы, вселила мудрость и милосердие в наше уголовное право, привела к запрету работорговли и сообщила первый импульс народному образованию.

Возрождение началось с небольшого кружка оксфордских студентов, чей протест против религиозной мертвенности того времени проявился в аскетическом образе жизни, трепетной набожности и методическом соблюдениии обрядов, за которое они получили прозвище "методистов".

Три фигуры резко выделились из этой группы сразу же после ее перемещения в Лондон, где они привлекли внимание своей пылкой до экстравагантности набожностью, и каждая из них нашла свое особое место в служении той задаче, к выполнению которой с самого начала и вел инстинкт нового движения, - задаче несения религиозности и морали в массы, населяющие города, деревни и многочисленные поселки шахтеров и рабочих рудников.

Уайтфилд, сервитор³, Пембрукского Колледжа, стоял выше всех проповедников этого возрождения. Ораторское искусство уже стало мощной силой в английской внутренней политике. Мощь и влияние религиозной проповеди проявились с особой силой, когда (из опасения чрезмерных волнений) перед новыми проповедниками были закрыты кафедры государственной церкви и они отправились проповедовать в поля и на площади. Вскоре глас их был услышан в самых диких и глухих уголках страны, в трущобах Лондона, среди унылых торфяников Нортумберленда и в длинных штольнях, где корнийске рудокопы во время паузы в работе могли слышать ропот моря.

Проповеди Уайтфилда были такими, каких Англия до сих пор не слыхала: театральные до экстравагантности, иногда банальные, но искупающие эти недостатки силой неподдельной убежденности и веры, трепетным сочувствием к грешникам и скорбью о человеческих бедах. Это был очень необычный, восторженный оратор, способный заставить раскошелиться скуповатого Франклина и вызвать восхищение у утонченного Горацио Уолпола. Это был оратор, который мог собрать вместе более двадцати тысяч шахтеров и, глядя на них с высоты зеленого холма, видеть светлые полосы слез, оставленные на их черных от угольной пыли лицах, - слез, вызванных его проповедью. На грубые невежественные массы, к которым обращались Уайтфилд и его друзья-методисты, их проповеди оказывали необычайно мощное влияние, воздействуя как на здоровые, так и на больные души. Их проповеди вызывали исступленную ненависть у их оппонентов; их жизни часто подвергались опасности; их швыряли в воду, забрасывали камнями, осыпая самыми грязными ругательствами. Но у своих слушателей они вызывали столь же страстный энтузиазм. Женщины бились в конвульсиях, сильные мужчины неожиданно падали на землю; проповеди иногда прерывались взрывами истерических рыданий или столь же истерического смеха. Все атрибуты сильнейшего спиритического возбуждения, столь знакомые нам сегодня, но совершенно неизвестные и диковинные в те годы, сопровождали их проповеди; возникающие под их влиянием страстное чувство осознания греха, новый страх перед адом и новая надежда на небеса принимали формы одновременно гротескные и величественные.

Чарльз Уэсли, студент Колледжа Церкви Христовой, был призван смягчить этот неожиданный и озадачивающий накал; это был "сладкоголосый певец" методистского движения. Его гимны выражали истовую убежденность новообращенных в столь целомудренных и красивых строках, что наиболее экстравагантные проявления как бы исчезали; дикие муки истерического энтузиазма переходили в страстное желание петь гимны; в людях возник новый музыкальный импульс, который постепенно изменил характер набожности всего английского общества.

Джон Уэсли

Но воплощением не просто той или иной стороны нового движения, а его наиболее полным олицетворением явился старший брат Чарльза Джон Уэсли. Еще в Оксфорде, в бытность стипендиатом Линкольнского Колледжа, он руководил группой методистов. После возвращения из своей несколько дон-кихотской миссии к индейцам Джорджии, он снова возглавил это небольшое общество, переместившееся к тому времени в Лондон. По таланту проповедника он уступал только Уайтфилду, а как автор церковных гимнов - только своему брату Чарльзу. Но, соединяя в себе до некоторой степени таланты обоих, он обладал качествами, которых они были полностью лишены: неутомимым трудолюбием, холодной рассудительностью, способностью подчинять себе других, талантом организатора, а также сочетанием властности с умеренностью и настойчивостью. Все эти качества позволили ему стать безусловным лидером. Кроме того, он превосходил других методистов образованием и талантом писателя. На заре движения он был самым старшим среди своих коллег, но пережил их всех. Его жизнь почти полностью охватила восемнадцатый век, и прежде, чем он сошел в могилу в возрасте 88 лет, организация методистов прошла все стадии своего развития. Уэсли не мог бы обрести над своими коллегами ту власть, которой он обладал, если бы вместе с их энтузиазмом он не разделял все их причуды и экстравагантность. Всю свою жизнь он прожил с аскетизмом монаха. Временами он не употреблял иной пищи, кроме хлеба и спал на голых досках. Он жил в мире чудес и пророчеств. Чудом было внезапное прекращение дождя, чтобы он мог двинуться в путь; проявлением Гнева Господня -- гроза, разразившаяся над городом, жители которого остались глухи к его проповедям. "Однажды," - рассказывал он, "когда я смертельно устал и лошадь моя захромала, я подумал: неужели Господь не может исцелить человека или скотину тем или иным способом? И в тот же миг и моя головная боль, и хромота моей лошади прошли." С такой детской восторженностью он вел себя в любых обстоятельствах: и в спокойной обстановке, и в во время больших потрясений в его жизни, изыскивая подходящие тексты из раскрытой наугад Библии. Но при всех своих суевериях и экстравагантности он отличался умом, в высшей степени практичным, упорядоченным и консервативным. Ни один из людей, стоявших во главе этой великой духовной революции, не был настроен столь антиреволюционно. На заре его деятельности епископы были вынуждены осудить его как священнослужителя за ограниченность и нетерпимость. Когда Уайтфилд начал свои проповеди в полях и на площадях, Уэсли поначалу "не мог примириться со столь необычной практикой". Он боролся против допущения мирян к чтению проповедей до тех пор, пока при нем не осталось никого, кроме них. Под конец он страстно примкнул к англиканской церкви и рассматривал организацию, которую он создал, как "нецерковное общество, состоящее в полном общении с Церковью Англии". Он порвал с чешскими проповедниками, в свое время первыми поддержавшими новое движение, за их отказ от строгого соблюдения обрядов. Он порвал с Уайтфилдом, когда великий проповедник ударился в крайний кальвинизм. Но тот же практический склад его ума, который побуждал его отрицать крайности и до конца сопротивляться нововведениям, позволял ему сразу же четко и эффективно использовать те новшества, которые он все таки усваивал. Он проявил себя самым неутомимым из всех полевых проповедников, а его дневник за полвека представляет собой нечто большее, чем перечень новых путешествий и проповедей. Будучи однажды вынужден привлечь мирских помощников в качестве своих адептов, он сделал их работу новой и привлекательной частью своей системы. Его прежний аскетизм уступил место просто отказу от социальных развлечений и всяческого веселья, что роднит методистов с пуританами. Когда с возрастом жар его предрассудков несколько угас, его холодный здравый смысл приглушил в его последователях взрывы восторженности, что ознаменовало начало возрождения. Все его силы были положены на построение великого религиозного сообщества, которому новый энтузиазм придал стройную и практичную форму. Методисты сгруппировались в братства, очищавшие свои ряды путем исключения недостойных и проводившие постоянную смену назначаемых функционеров и странствующих проповедников. Вся организация была подчинена конференции руководителей (министров), но на протяжении всей жизни Уэсли власть в новом религиозном сообществе во всей своей полноте оставалась в его руках. "Если под деспотичной властью, -- отвечал он с располагающей простотой своим оппонентам, -- вы имеете в виду власть, которой я пользуюсь здесь, не разделяя ее с кем либо из моих коллег, то вы правы, но я не вижу в этом ничего плохого".

Новая филантропия

Великая организация, которую он создал, насчитывала к моменту его смерти около ста тысяч членов; сегодня их число в Англии и Америке достигает нескольких миллионов. Но создание организации само по себе не самый главный результат методистского возрождения. Ее воздействие на церковь вывело английский клир из летаргии; " евангелическое" движение, которое нашло в рамках официальной англиканской церкви таких своих представителей, как Ньютон и Сесил, сделало в конце концов невозможным такие явления, как пастор, охотящийся за лисами, или настоятель, отсутствующий в своем приходе. В дни Уолпола английский клир был самым вялым, самым безжизненным в мире. В наше время ни одна национальная церковь не превосходит его в набожности, филантропической энергии и связи с народом. Во всей нации появился новый моральный энтузиазм, который, каким бы жестким и педантичным он ни казался, все же способствовал оздоровлению общества и исчезновению как распутства, бывшего ранее позорной характеристикой высших классов, так и испорченности, заражавшей нашу литературу со времен Реставрации.

Еще более важным результатом религиозного возрождения было неослабное стремление покончить со злом, невежеством, физическими и нравственными страданиями, социальной деградацией как богатых, так и бедных. Этот филантропический импульс явился непосредственным следствием уэслианского движения. Воскресные школы, основанные мистером Райксом из Глостера на исходе восемнадцатого столетия положили начало народному образованию. Своими статьями и личным примером Ханна Мор привлекла сочувствие всей Англии к нищете и страданиям крестьян. Страстный импульс человеческого сочувствия к немощным и убогим привел к созданию госпиталей, центров милосердия, способствовал строительству новых храмов и посылке миссионеров к язычникам; оказал поддержку Бурку в его благотворительности в Индии, а также Кларксону и Уилберфорсу в их крестовом походе против работорговли. Но среди большого числа филантропов нашу особую симпатию привлекают моральное благородство и характер Джона Хоуарда. Сочувствие к страданиям человечества испытывали многие, но он проявил его и к худшим, наиболее злосчастным его представителям. С изумительными рвением и настойчивостью он посвятил себя заботе о должниках, уголовниках и убийцах. Назначение его на пост шерифа Берфордшира в 1774 году привлекло его внимание к состоянию тюрем, вверенных его попечению, и с этого времени спокойный сельский джентльмен, чьими единственными занятиями прежде были чтение Библии и наблюдение за показаниями термометра, стал наиболее энергичным и ревностным реформатором. Менее, чем за год он посетил все тюрьмы Англии и почти во всех из них обнаружил вопиющие злоупотребления, которые наблюдались уже в течение целого столетия, но оставлялись парламентом без внимания. Тюремщики, купившие свои места за определенное вознаграждение, стремились извлечь из них максимум выгоды. Даже если человек, попавший в долговую яму выплачивал свой долг, приведший его в тюрьму, его задерживали там, пока он не выплачивали ту сумму, которую он задолжал тюремщику. Должники и уголовники содержались в неимоверной тесноте в тюрьмах, куда их бросало жестокое законодательство того времени, все вместе - мужчины и женщины. Никакой дисциплины в камерах не соблюдалось. Каждая тюрьма являла собой хаос жестокости и самой грязной аморальности, от чего заключенный мог избавиться лишь вследствие голодной смерти или лихорадки, которая постоянно свирепствовала в этих обителях несчастья. Хоуард видел все это собственными глазами и даже испытал на себе самом страдания заключенных. В одной из тюрем он обнаружил камеру, где было так тесно и шумно, что ее несчастные обитатели молили о повешении как о милости. Хоуард сел в эту камеру сам и терпел всю ее грязь столько, сколько могло вынести его естество. Работа такого рода и впечатляющие картины уведенного дали ему материал для осуществления реформ. Книга, в которой он описал весь свой ужасный опыт и предложил планы реформирования системы, сделала его отцом новой тюремной дисциплины в Англии. Но его усилия были направлены далеко за ее пределы. Он совершал одну поездку за другой, посетив тюрьмы Голландии и Германии, пока его стремление положить конец чуме не заставило его обследовать лазареты Европы и Азии. Он не прекращал своей благотворительной деятельности до того момента, когда, подвергшись злокачественной лихорадке в г. Херсоне ( на юге России) он не "сошел в могилу тихо", как он сам того желал.