ГЛАВА IX. РЕВОЛЮЦИЯ

Раздел 10. Уолпол (1712—1742 гг.)

10.1. Англия и Ганноверский дом

Воцарение Георга I совпало с изменением роли Англии в Европейском сообществе. Со времени Плантагенетов она не оказывала существенного влияния на судьбы континента, пребывая как бы в стороне от них и ограничиваясь преходящими двусторонними контактами, будь то война или торговля. Но Революция побудила ее присоединиться к Великому Альянсу европейских наций, и Утрехтский мир, какими бы постыдными инцидентами он ни сопровождался, сделал Англию главным противовесом амбициям Бурбонского дома. Революция не только бесповоротно выдвинула Англию в число великих европейских держав, но и предоставила ей особое место среди них. Результатом альянса и войны стало установление того, что тогда называли "балансом сил" между главными государствами Европы. Этот было не просто естественное равновесие сил, сложившееся как вынужденный компромис между изнуренными продолжительной борьбой сторонами; это был принцип, установленный и признанный ими с тем, чтобы в будущем его можно было видоизменять, приспосабливая к меняющимся условиям времени. И в качестве особого гаранта и блюстителя этого принципа всеми участниками Утрехтского договора была признана Англия. Твердая позиция главы Георгианского правительства во многом предопределила нашу политику и до сего времени. В борьбе за мир и святость договоров, даже если эта борьба преследовала свои корыстные интересы, Англия взяла то направление, от которого она никогда сильно не отклонялась. Воинственная и властная (в соответствии с темпераментом нации) она никогда не могла освободиться от ощущения того, что ее дело в мире — обеспечивать мир для себя и окружающих ее народов, и что лучшей гарантией мира является признание ею силы международных обязательств и святости договоров, несмотря ни на какие трудности и сооблазны.

В стране воцарение нового короля имело последствием разительные политические результаты. При Анне корона в значительной мере вернула себе прежнее влияние, утраченное было вследствие непопулярности Вильяма. Но при двух последующих за ней суверенах могущество короны стало абсолютно неощутимым. Они были иностранцами, чужаками, по отношению к которым персональная преданность была абсолютно невозможной, а как личности они были совершенно незначительны. Оба были простыми честными малыми, искренне примирившимися со скромной ролью монарха, ограниченного конституцией. Но ни один из них не обладал такими качествами, которые могли бы сделать их честность привлекательной для народа. Георг I годился на роль судебного пристава, а его главной заботой было — обогащаться, не забывая при этом и своих фаворитов. Георг II походил на сержанта строевой службы, убежденного в том, что он — хозяин в своем подразделении, тогда как он всего лишь отдавал команды, переданные ему женой и внушенные ей его министром. Их двор довольно хорошо освещен мемуарами того времени, однако как политические фигуры оба Георга полностью выпадают из истории. Вильям Оранский не только имел власть отвергнуть билль, утвержденный обеими палатами, но и осуществлял полный контроль над внешней политикой страны. Анна никогда не уступала даже герцогу Мальборо своего исключительного права продвигать по службе церковных чинов и до самых последних дней председательствовала на заседаниях совета министров. Но с воцарением Георгов эти прерогативы были утрачены короной. Ни один суверен после смерти Анны не появлялся на заседаниях совета минисров и не отваживался на отказ утвердить парламентские акты. Как курфюрст Ганновера король, конечно, мог иметь дело с континентальными проблемами, но его личные инициативы вызывали ревность и раздражение, и в конце концов их влияние на внешнюю политику Англии было ничтожным. Короче говоря, Англия управлялась не королем, а министрами его величества, почти поголовно вигами, которым не приходилось опасаться давления ни со стороны своего "повелителя", ни со стороны их политических оппонентов.

"Партия тори фактически изгнана из парламента", — писал Болинброк вскоре после смерти Анны. В палате общин первого при новом короле созыва тори действительно насчитывали всего 5 депутатских мест, тогда как роковой раскол полностью подорвал их силы и влияние в стране. В отчаянии наиболее стойкие из них обратились к Претенденту. Лорд Оксфорд был смещен и отправлен в Тауэр; Болинброк и герцог Ормонд бежали из Англии и поступили на службу к сыну короля Джеймса. Дома же сэр Вильям Виндхэм поддержал их усилия разве что созданием якобитской фракции из остатков партии тори. Это мало чем помогло Претенденту, но нанесло роковой удар делу этой партии. Англия была настроена против возвращения Стюартов, и подозрение в якобитских замыслах отвращало не только коммерческие круги, опасавшиеся, что отказ якобитов платить долги подорвет к ним общественное доверие, но и сельких священников и сквайров, тогда как в новом суверене оно посеяло глубокое недоверие ко всей партии тори.

Корона и в самом деле опиралась на вигов, тогда как церковь, бывшая до того времени камнем преткновения для этой партии, утратила свою политическую значимость и не представляла для них серьезной угрозы. Виги правили страной более тридцати лет, и это явилось не только следствием поддержки со стороны короны или раскола внутри партии тори, но и в значительной мере результатом отличной организации самой партии вигов. В то время, как их противники, раздираемые принципиальными разногласиями, были лишены сколько-нибудь значительных лидеров, виги все как один стояли за принципы Революции и выдвинули ряд выдающихся лидеров, которые претворяли эти принципы в жизнь. Они с изумительной дисциплиной подчинялись воле руководящего ядра, состоявшего из важных вельмож и представленного родами Бентинков, Мэннерсов, Кэмпбеллов и Кавендишей, Фицроев и Ленноксов, Расселлов и Гренвиллей, т.е. теми родами, чье сопротивление Стюартам, чья роль в Революции, чья энергичная поддержка Ганноверскому дому обусловили обретение ими влияния и власти. Еще большую роль в этом сыграла активность, с которой виги посвятили себя без остатка борьбе за победу в палате общин и сохранению в ней своих позиций.

Поддержку со стороны торгово-промышленных кругов и крупных городов, полученную вначале благодаря кредиту общественного доверия, они обеспечили себе в дальнейшем особым вниманием, которое каждое их правительство уделяло вопросам торговли и финансов. Мир и снижение земельной таксы склонили на их сторону фермеров и землевладельцев, тогда как якобиты, утратившие симпатии большинства сквайров, оказались вытесненными из политики и уступили вигам представительство даже мелких избирательных округов. Среди представителей графств, составлявших, хоть и малочисленную, но очень влиятельную часть нижней палаты, девять десятых были родственниками или креатурами виднейших вигских фамилий. Ради обеспечения себе монополии в парламенте виги не гнушались и более грязными средствами: ради сохранения контроля над малыми бургами их богатства щедро расходовались на подкуп продажных избирателей. Еще более бессовестно тратились средства на взятки парламентариям. Коррупция возникла задолго до появления Уолпола и правительства вигов, ибо она явилась следствием перехода власти к палате общин, начавшегося одновременно с Реставрацией. Когда этот переход был закончен, палата стала высшей реальной властью в стране, но, освободившись от контроля со стороны короны, она все еще была недостаточно ответственна перед народом. Давление общественного мнения депутаты ощущали только непосредственно перед выборами. Секретность парламентских процедур, которая требовалась как средство защитить себя от вмешательства короля в парламентские дебаты, явилась таковым и по отношению к избирателям. Странное сочетание необъятной власти с полной свободой от ответственности привело к естественному результату: голоса депутатов были слишком ценны, чтобы оставаться без вознаграждения, и парламентская поддержка стала оплачиваться теплыми местечками, пенсиями и прямыми взятками наличными. Но какими бы искуссными ни были интриги вигов, какой бы сплоченной ни была их организация, своим долгим правлением они обязаны более важному обстоятельству: на всем протяжении своего пребывания у власти они были неотступно верны тем принципам, которые возвели их на ее вершину, и их непрерывное правление воплотило эти принципы в национальную традицию. К тому моменту, когда власти вигов настал конец, англичане забыли о том, что возможно преследование за различие во взглядах, или оказание давления на судебные органы, или управление страной без парламента.

Уолпол

Главная заслуга в том, что такая политика столь твердо укоренилась и столь неуклонно проводилась в жизнь, принадлежит прежде всего гению Роберта Уолпола. Родившийся в 1676 году, молодой норфолькский землевладелец с типичными для своего класса вкусами и внешностью прошел на выборах в парламент за два года до смерти Вильяма III. Его квадратная фигура, его простецкое и добродушное лицо были характерны для обычного деревенского сквайра, и в Уолполе сквайр проглядывал сквозь государственного мужа до конца его дней. Он был равнодушен к книгам, "не любил ни читать, ни писать", и, хотя испытывал некоторый интерес к искусству, его истинными пристрастиями были застолье, скачки верхом и охота. Даже в моменты величайшей политиической опасности первой почтой, которую он открывал, были донесения его лесника. Эта хватка норфолькского охотника на лис проявилась и в его "бульдожьем упорстве", отмеченном Мальборо в качестве его наиболее характерной черты, и в его самоуверенной декларации: "если бы я не стал премьер-министром, я бы стал ариепископом Кэнтерберрийским", и в настойчивом мужестве, с которым он преодолевал свою неуклюжесть в первых попытках публичных выступлений, а в конце своей карьеры, оставшись один против своих многочисленных врагов, встретил их ожесточеннейшие нападки. Этот же характер проявился и в веселом добродушии, которое с его легкой руки стало новым оружием в политике. Не было человека, в большей степени, чем он, подвергавшегося свирепым нападкам, как устным, так и печатным, но он не ввел ни одного закона, затыкающего прессе рот; и, хотя большинство его противников были у него в руках, так как он знал об их интригах с Претендентом, он извлек немного пользы для себя из своей власти над ними. В наибольшей степени его деревенское воспитание сказалось в особенностях его ума, — проницательного, но ограниченного, честного, но с хитрецой. При всей его проницательности, он не заглядывал далеко вперед и не был склонен верить тому, чего не мог себе представить. Он был до конца последователен и верен своим убеждениям. "Робин и я — вот два честных человека, — признавался впоследствии известный якобит Шиппен, сравнивая себя со своими оппонентами из противной партии, — он стоит за короля Джорджа, а я — за короля Джеймса, а вот другие джентельмены с длинными галстуками ищут себе теплых местечек, одни — под Джорджем, другие — под Джеймсом".

Он четко осознавал ценность политических завоеваний Революции и с редкой преданностью проводил в жизнь "революционные принципы" в течение всех лет своей неоспоримой власти. Но его прозаический здравый смысл скептически воспринимал поэтические и страстные проявления человеческой натуры. Призывы к высшим и чистейшим идеалам он высмеивал как "детские грезы". Молодым депутатам, толковавшим о добродетелях или патриотизме, он добродушно говорил: "Скоро вы повзрослеете и станете мудрее."