Вильям Питт

Но нация, которую хоронил Честерфильд, в действительности стояла на пороге величайшего из своих триумфов, и бездарность Ньюкасла лишь способствовала выявлению гения Вильяма Питта. Внук губернатора Мадраса и состоятельного человека, Питт в 1735 г. был выбран в парламент от одного из "карманных" бургов своего отца и возглавил тогда атаку молодых "патриотов" на Уолпола. Увольнение из армии, которым Уолпол ответил на эту атаку, направило всю энергию Питта в политику. Его неукротимый нрав был несколько приглушен на службе в разношерстной администрации, сменившей правительство Уолпола, но после смерти Генри Пелхэма подозрительность властолюбивого Ньюкасла привела к переходу Питта в оппозицию и вскоре он был лишен своего места в правительстве. Когда военные неудачи привели в 1756 г. к отставке Ньюкасла, Питт стал государственным секретарем, но вследствие враждебного отношения короля и партии Ньюкасла снова был уволен. Однако в июле 1757 г. необходимость потребовала его возвращения. Неудача Ньюкасла в попытке сформировать новое правительство вынудила герцога заключить союз со своим соперником. К счастью для страны претензии этих двух деятелей позволили прийти к компромиссу, ибо ко всему, чего добивался Питт, -- руководству государственными делами, контролю над внешней политикой, организации военных приготовлений, -- Ньюкасл не имел ни склонности, ни способностей. Зато в мастерстве управления парламентом он не знал себе равных. Если он и знал что-то лучше, чем любой их его современников, так это цену каждого депутата и интриги в каждом бурге. Его интересовало не управление государственными делами, а распределение должностей, коррупционная деятельность и т.д., то есть то, к чему Питт испытывал глубочайшее отвращение.

"Мистер Питт делает все, -- писал Горацио Уолпол, -- а герцог все раздает. Пока они согласны с таким распределением обязанностей, они могут делать все, что пожелают". Такой союз двух столь странно контрастирующих деятелей породил величайшую и в то же время последнюю из чисто виговских администраций. Но в действительности вся ее сила заключалась в самом Питте. Будучи небогат (его доход был чуть больше двух сотен фунтов в год) и происходя из семьи не имеющей особого политического веса, кавалерийский корнет, над молодостью и неопытностью которого некогда издевался Уолпол, завладел властью, которую со времен Революции парламент ревниво держал в своих руках. И этим Питт был обязан исключительно своему гению. Его амбиции не преследовали мелких целей. "Я хочу вывести Англию из расслабленного состояния, в котором она не в силах противостоять каким-то двадцати тысячам французов", -- заявил он, принимая новый пост. И его призыв нашел отклик. Он сразу вселил свой высокий дух в страну, которой он служил, передав часть своего величия людям, которые служили ему. "Не было человека, который, выходя из его кабинета, не чувствовал себя бодрее и смелее, чем когда он в него входил," -- сказал один из офицеров того времени. И как бы плохо ни осуществлялись его первые мероприятия, как бы много ошибок он ни совершил, он поднял дух нации настолько, что сделал ее поражение невозможным. "Англия долго раскачивалась, -- заявил Фридрих Прусский, признавая величие Питта равным своему собственному, -- но в конце концов выдвинула настоящего человека."

Питт и его время

Когда мы в мыслях возвращаемся к Питту, больше всего нас поражает то, насколько одинок был он в своем величии. Весь тон его речей и действий резко контрастирует с духом его времени. Среди общества, критичного, холодно-вежливого, индифферентного, остроумного и занимательного, но абсолютно прозаического, холодного сердцем и умом, скептически настроенного к добродетели, к энтузиазму, ко всему на свете, Питт был абсолютно одинокой фигурой. Глубина его убежденности, страстная любовь ко всему, что он считал высоким и истинным, его свирепая энергия, его поэтическое воображение, его театральная торжественность и риторика, его торжественная самоуверенность, его помпезность и экстравагантность были столь же загадочны для его современников, как его доверие к высоким человеческим чувствам, к которым он не уставал взывать, чем презрение, с которым он отвращался от коррупции, бывшей до него двигателем политики, чем его не допускающая никаких сомнений вера в себя, в величие своих целей и в свою могучую способность достичь их. "Я знаю, что я могу спасти свою страну," -- сказал он герцогу Девонширскому, когда он вошел в правительство, -- "и я не знаю другого человека, который мог бы это сделать." В основе характера Питта лежала его непомерная и страстная гордыня, но это была гордыня, не позволяющая ему опуститься до уровня тех людей, которые долгое время управляли Англией. Он был первым со времени Реставрации государственным деятелем, который дал пример чистоты и нравственности. При всем его властолюбии не было другого человека, который столь часто отказывался от высоких должностей или, приняв их, столь строго соблюдал принципы, которые он исповедывал.

"Я не хочу идти в суд, -- заявил он в ответ на сделанное ему предложение, -- если я не могу взять с собой Конституцию". К коррупции вокруг него он не испытывал ничего, кроме презрения. Он предоставил Ньюкаслу покупку мест в парламенте и подкуп его членов. В начале его карьеры Пелхэм предложил ему самый прибыльный пост в своей администрации, а именно пост военного казначея, но прибыль, которую можно было извлечь из этой должности была незаконной, и Питт, как бы он ни был беден, не присвоил себе ни фартинга сверх своей заработной платы. Его гордость никогда не проявлялась в более возвышенной и благородной форме, чем в его отношении к народу. Ни один лидер не пользовался большей популярностью, чем "Великий Коммонер" ( так его называли)¹, но он всегда вел себя, как человек, не ищущий популярности, а завоевывающий ее. Его невозможно было склонить к поощрению популярных предрассудков. Когда толпы до хрипоты орали: "Вилкс и свобода!", -- он заклеймил Вилкса как бесполезного растратчика, а когда Англия чуть с ума не сошла в своей ненависти к шотландцам, Питт надменно провозгласил свое уважение к народу, чье мужество он первым признал достойным привлечь на свою сторону. Его величественная фигура, его ястребиные глаза, сверкающие на тонком небольшом лице, его царственный голос, жар и величественность его красноречия дали ему такую власть над палатой общин, о которой не мог мечтать ни один из министров. Он мог одним презрительным взглядом заставить замолчать своего оппонента, или одним словом утихомирить всю палату общин. Но он никогда не снисходил до тех способов, которыми другие формируют политические партии, и на самом пике его карьеры число его сторонников не превышало и полдюжины.

"Великий Коммонер"

Его истинная сила заключалась не в поддержке парламента, а в поддержке широких народных масс. Его многозначительный титул "Великий Коммонер" ознаменовал политическую революцию. "Это народ послал меня сюда," -- заявлял Питтс горделивой надменностью, когда члены кабинета пытались сопротивляться его воле. Он был первым, кто увидел, что прогресс коммерции и промышленности породил многочисленный средний класс, не находивший до того своего места в законодательной власти.

"Вы учили меня, -- сказал Георг II, когда Питт напрасно пытался спасти Бинга, взывая к чувствам парламента, -- прислушиваться к голосу народа не в палате общин, а в других местах". Именно этот не представленный в парламенте класс привел Питта к власти. Крупнейшие города поддержали его выражением своего доверия и плодами своей свободы во время его борьбы с Ньюкаслом. "Целыми неделями, -- пишет Горацио Уолпол, -- шел золотой дождь". Лондон стоял за него, какие бы слухи о нем ни распускались его врагами, а наиболее богатый из английских коммерсантов Олдермен Бекфорд гордился тем, что числится его политическим единомышленником. И действительно характер Питта удивительным образом гармонировал с характером коммерческой Англии, которая сплотилась вокруг него, с ее энергией, уверенностью в своих силах, с ее гордостью, патриотизмом, с ее честностью и моральной чистотой. Торговцы и промышленники испытывали естественную симпатию к единственному государственному деятелю того времени, чьи цели были бескорыстны, чьи руки были чисты; к тому же частная жизнь его отличалась чистым и нежным отношением к жене и ребенку. Но была еще и более глубокая причина столь восторженного благоговения, которое Англия всегда испытывала и до сих испытывает к Питту. Он любил Англию страстной и беззаветной любовью; он верил в ее могущество, ее славу и ее достоинство тогда, когда Англия еще научилась верить в себя. Его триумфы были ее триумфами, его поражения -- ее поражениями. Угроза ей подняла его выше мыслей о себе или своей партии. "Будьте заодно с народом! -- кричал он интриганам, пытавшимся его свалить. -- Забудьте все кроме народа и общества! Берите пример с меня!". Его пылкий патриотизм был истинной причиной того обаяния, которым он подчинил себе Англию. Но даже недостатки, осложняющие его характер, в глазах среднего класса говорили в его пользу. Его предшественники из числа вигов были людьми, чьи претензии отличались примитивностью и отсутствием далеко идущих планов. Питт был по сути своей актер, драматический актер у себя в кабинете, в палате общин, в правительстве. Он всегда появлялся перед своими подчиненными в полной парадной форме. Его письма к семье, при всей неподдельности выраженной в них любви, все же неестественно выспренни по своему тону. Острякам его времени было не трудно высмеивать его аффектацию, его помпезную походку, драматизм, который он вносил в дебаты, даже его ноги, закутанные во фланель, и постоянный костыль в его руках. В самом начале его карьеры Уолпол иронизировал по поводу внесения им в палату общин "жестикуляции и эмоций, более уместных для сцены". Но люди, к которым он апеллировал, были не из тех, кого могли покоробить промахи вкуса; они не видели причин смеяться над корчами государственного деятеля от мук подагры, или по поводу того, что он до последнего вздоха являлся в палату лордов, чтобы выразить свой протест против национального позора.

Питт как оратор

Помимо всех этих качеств в Питте обнаружилась мощь несокрушимого красноречия. Сила красноречия как политического оружия проявилась еще во время штормовых дебатов Долгого Парламента, но она была существенно скована юридическим и теологическим педантизмом того века. Век Революции сбросил этот педантизм, но в красноречии Сомерса² и его противников мы видим нечто большее, чем ум, образованность, ясность изложения, точность мысли, доходчивость речи адвоката или бизнесмена; большее, чем страсть оратора. Питт не отличался особой ясностью изложения. Он не был столь находчивым полемистом, как Уолпол, или краснобаем вроде Честерфильда. Заранее подготовленные речи были худшими из его речей, ибо в них сразу бросались в глаза и недостаток вкуса, и любовь к эффектам, и банальные цитаты, и эктравагантные метафоры. То, что при всех этих недостатках он превосходил всех ораторов своего времени, было, прежде всего, следствием его глубокой убежденности, серьезности и искренности. "Я должен сидеть спокойно, -- прошептал как-то одному из своих друзей, -- ибо если я встану, у меня из головы улетучится все, что я приготовил". Но конкретная сущность его речей преображалась огромным поэтическим воображением и пылом страсти, который не только возвышал его над всеми современниками, но и выдвинул его в число лучших ораторов мира. Холодная аргументация, осчтроумие, здравый смысл его века уступил место восхитительной смелости, сочувствию народным эмоциям, нравственному величию, пылкой страсти и господству над всем спектром человеческих чувств. Он без труда переходил от самого торжественного воззвания к самой веселой шутке; от острейшего сарказма к тончайшему пафосу. Каждое слово достигало адреса благодаря великой убежденности оратора. Он всегда выступал, как человек, обладающий властью. Он и в самом деле был первым английским оратором, чьи слова обретали власть не только над парламентом, но и над всем народом. Протоколы парламентских заседаний тогда еще не публиковались, и если голос Питта выходил за пределы стен Св. Стефена, то только в виде отдельных фраз, или наполовину запомнившихся взрывов красноречия. Но именно в этих неожиданных взрывах вдохновения, в этих коротких страстных призывах была заключена вся мощь его красноречия. Те немногие отрывки его речей, которыми мы располагаем, возбуждают в нас ту же нервную энергию, которую они возбуждали в его современниках.

Но каким бы страстным ни было красноречие Питта, это было красноречие государственного мужа, а не риторика. Время одобрило почти все его великие усилия: его защиту свободы подданных от произвольноого заключения в тюрьму только по подозрению, свободы прессы против лорда Мэнсфилда, конституционных прав народа против палаты общин, даже конституционных прав Америки против самой Англии. Его внешняя политика была направлена на сохранение Пруссии, и Пруссия позднее оправдала его предвидение созданием объединенной Германии.

Англия приняла его план по введению прямого королевского правления в Индии, -- плана, который первоначально расценивался как безумный. Питт был первым, кто признал либеральный характер англиканской церкви, и первым, кто провозгласил парламентскую реформу. Одно из самых ранних его мероприятий сразу же обнаружило благородство и оригинальность его ума: он успокоил Шотландию, взяв на службу ее якобитов и возвыисв горцев над остальными кланами. Выдвижение Вулфа и Эмхерста из числа других генералов показало его пренебрежение к предрассудку прецедента и врожденное знание людей.

Плэсси

Однако серией триумфов, ознаменовавших начало его правления, Питт обязан в большей степени случаю, чем своему дарованию. Дерзость торгового клерка на Востоке сделала компанию английских куцов хозяйкою Бенгалии и открыла удивительную череду завоеваний, которая добавила к доминионам английской короны весь Индийский полуостров от Цейлона до Гималаев. Отозанный вследстве пошатнувшегося здоровья Клайв возвратился в Индию накануне Семилетнней войны, чтобы добыть для Англии приз, более значительный, чем тот, который он завоевал для нее в Карнатике. Он провел несколько месяцев в Мадрасе, когда преступление, ужас которого до сих пор не покидает памяти англичан, побудило его поспешить в Бенгалию.

Бенгалия, богатейшая и плодороднейшая часть Индии, расположена в долине Ганга. Ее рис, сахар, шелк, изделия из ее тканей славились на европейском рынке. Ее вице-король вместе со своим окружением стал фактиически независимым от императора. Более того, он аннексировал у последнего провинции Орисса и Бехар. Сурайя Доулах, властитель этого общирного домена, давно уже ревниво следил за предприимчивостью и достатком английских торговцев. Подстрекаемый французами, он атаковал форт Вильямс, взял в плен его обитателей и заключил 150 человек из них в небольшую тюрьму под названием Черная Дыра Калькутты. Зной индийского лета довершил остальное. Несчастные узники задыхаясь в неимоверной тесноте и сходя с ума от жажды, буквально давили друг друга. Наутро в живых осталось только двадцать три человека.

Клайв, получив известие об этом, точас же отплыл с тысячей англичан и двумя тысячами сипаев, горя желанием воздать возмездие за это преступление. Это был уже не тот юный солдат, отчаянно штурмовавший Аркот; в переговорах с вице-королем, стремившимся избежать конфликта, он проявил и такт и искусство зрелого дипломата, но встретив фальшь и предательство последнего, он доказал, что его мужество осталось прежним.

Когда обе армии сошлись на равнине Плэсси, неравенство сил было столь велико, что военный совет рекомендовал отступить. Клайв оттянул свои силы в рощу поблизости и после часового размышления все таки приказал атаковать. И в самом деле все, что требовалось, это проявление мужества. И вот утром 23 июня 1757 года 50 тысяч пехотинцев и 14 тысяч квалерии противника, занимавших всю видимую часть равнины, были приведены в смятение огнем англичан и под их натиском обратились в беспорядочное бегство. Смерть Сурайи Доулаха позволила англичанам возвести на трон Бенгалии своего ставленника, власть которого вскоре стала чисто номинальной. С победы при Плэсси фактически началась английская империя на Востоке.

Питт и Фридрих

В том же году была одержана не менее важная победа на западе. Правда, начало правления Питта не ознаменовалось значительными военными экспедициями, способными оправдать доверие страны. Деньги и кровь расточались в буканерских набегах на побережье Франции, но они приносили противнику мало вреда. Но такого рода инцидентам не придавалось большого значения в генеральной линии министра. Его дальновидность проявилась в том, что он разгадал гений Фридриха Великого и решил оказать ему энергичную помощь. Возглавив правительство он отказался ратифицировать конвенцию Closter-Seven, которая приводила Фридриха в отчаяние, ибо оставляла его королевство открытым для французского вторжения. Питт укрепил его западный фронт, разместив англо-ганноверские силы на Эльбе.

Во главе военного совета Пруссии был поставлен лучший из ее генералов принц Фердинанд Брауншвейгский, а английские субсидии одна за другой пополняли истощавшуюся войной прусскую казну. Доверие Питта оправдалось: непревзойденный военный гений своего века распорядился оказанной помощью самым блестящим образом. Два месяца спустя после отпора, полученного им под Кельном, Фридрих бросил все свои силы против французской армии, проникшей в самое сердце Германии, и в ноябре 1757 года нанес ей сокрушительное поражение под Россбахом. На исходе следующего месяца он совершил молниеносный бросок с берегов Заале к Одеру и в результате еще более решительной победы под Лейтеном очистил Саксонию от австрийцев.

Победа под Россбахом предопределила изменение судеб мира., ибо привела к объединению Германии, а ее непосредственный эффект заключался в оттеснении французской армии от Эльбы за Рейн. Здесь Фердинанд Брауншвейгский, усиленный двадцатью тысячами англичан, удерживал их в течение всего лета 1758 года, пока Фридрих одерживал верх сначала в Моравии, а затем в битве при Цорндорфе, следствием которой было вытеснение русских из Польши.

Однако затем он потерпел поражение от австрийского генерал Дауна, с чего началась серия чудовищных неудач. Самым катастрофическим для прусского короля оказался 1759 год, когда в августе новое наступление русской армии заставило его дать сражение под Кунесдорфом. В этой битве он потерпел поражение, приведшее к полному разгрому его армии. В этот момент, казалось, все было кончено; даже Берлин был открыт победителям. Несколько дней спустя сдача Дрездена отдала Саксонию в руки австрийцев, а к концу года попытка оттеснить их закончилась поражением и тяжелейшими потерями под Плауэном. Но каждая катастрофа преодолевалась неукротимым мужеством и силой воли короля; уже зимой он снова стал хозяином Силезии и почти полностью очистил от австрийцев Саксонию, где лишь небольшой район удерживал генерал Даун.

Год наибольших неудач Фридриха стал годом величайшего триумфа Питта, годом Миндена, Киберона и Квебека. Франция планировала в этом году две операции: десант в Англию и захват Ганновера. Она собрала крупный флот в Бресте, в то время, как 50 тысяч ее солдат под командованием Контаде и Бролье подошли к Везеру. Фердинанд с менее, чем 40 тысячной армией, встретил их в поле под Минденом. Французы предприняли атаку на участке между Везером и его притоком. В центре их находился отряд из 10 тысяч кавалеристов. Шесть английских полков встретили вражескую конницу огнем и, смешав ее боевые порядки першли в атаку, не обращая внимания на огонь вражеских батарей с флангов. Производя один мушкетный залп за другим, они медленно теснили французов. Черрез час центр армии противника был полностью разгромлен. "Я увидел то, -- говорил Контаде, -- что никогда не мог себе представить: одна пехотная цепь прорвалась сквозь три линии кавалеристов, сохраняя боевой строй, и разгромила их". Ничто не смогло бы спасти французскую армию от полного разгрома, если бы не отказ лорда Джона Сэквилла завершить победу атакой возглавляемой им конницы. Тем не менее французские войска были снова оттеснены к Фракфурту и Рейну.

Планы высадки десанта в Англии закончились для французов столь же плачевно. Восемнадцать тысяч солдат находились на французских судах, готовых к отплытию, когда у входа в Киберонский залив появилась эскадра адмирала Хоука. На море было сильное волнение, и берег, у которого стояли французские суда, представлял собой большую опасность из-за многочисленных мелей и гранитных скал. Лоцман выразил категорический протест адмиралу, решившему атаковать французов. "Вы выполнили свой долг, заявив этот протест," -- холодно отвыечал ему Хоук, -- " а теперь подведите меня борт к борту с французским адмиралом". Два английских корабля сели на мель, но французский флот был разгромлен и позор поражения, понесенного Бингом, был смыт.

Завоевание Канады

Год Миндена и Киброна принес славу английскому оружию не только в Старом Свете. В то время, ка в Европе Питт мудро ограничил военные действия англичан поддержкой Пруссии и обороной ее западного фланга, фронт по другую сторону Атлантики они держали только собственными силами. Как только Питт возглавил правительство, эпизодические рейды, которые до того были единственным средством противостоять французской агрессии, сменились всесторонне разработанным планом наступления. Симпатии колонистов были завоеваны специальным приказом о присвоении провинциальным офицерам того же ранга, что и их коллегам в королевской армии. На призыв Питта они ответили мобилизацией двадцати тысяч рекрутов, подчинив их армейской дисциплине.

Одновременно против французов были направлены три экспедиции: одна -- в долину Огайо; другая на форт Тикондерогу на озере Шамплэйн, а третья подкомандованием генерала Эмхерста и адмирала Боскэйвена на кораблях отплыла к устью реки Св.Лаврентия. Последняя достигла блестящиего успеха: форт Луисбург, который защищали 5тысяч человек, был взят вместе с флотом, находившимся в заливе, и весь остров Кейп-Бретонпершел в руки англичан.

Американская милиция поддержала британские войска в энергичных денйствиях против фортов, и, хотя Монкальму удалось отбросить генерала Аберкромби с его превосходящими силами от Тикондероги, отряды из Филадельфии и Виргинии ведомые Джорджем Вашингтоном и вдохновляемые его мужеством, овладели фортом Дюкене. Название Питтсбург, данное этому поселку, захваченному ими, служит свидетельством преклонения колонистов перед великим министром, который открыл им Запад. Следующий год ознаменовался эвакуацией французов из Тикондероги под натиском ген ерала Эмхерста и падением форта Ниагара, после того, как был разгромлен индейский отряд, шедший ему на выручку. Захват трех главных фортов, взломал барьер, посредством которого Франция пыталась преградить английским колонистам доступ в долину Миссиссиппи и положил конец этим попыткам.

Но Питт был полон решимости не только посрамить амбиции Монкольма, но и вообще изгнать французов из Северной Америки. Пока Эмхерст взамывал линию французских фортов с юга, генерал Вулф, погрузив солдат на суда, вошел в залив Св.Лаврентия и стал на якорь у Квебека. Вулф, участник сражений под Деттингеном, Фонтенуа и Лауфельдом, отличился также и под Луисбургом, заслуга во взятии которого прежде всего принадлежит ему. Питт разглядел военный гений и героизм, скрывающиеся за неуклюжими манерами и наивным бахвальством 33-летнего генерала, которого он выбрал для завершающего подвига в этой войне. Правда, временами казалось, что проницательность министра на этот раз ему отказала, так как никакие усилия не могли выбить Монкальма с его позиции, которая была защищена длинной грядой неприступных скал, поступающих к самой реке. Шесть долгих недель Вулф наблюдал, как томятся в бездействии его солдаты, тогда как сам он страдал от болезни и сомнений. В конце концов он принял решение, и вся армия длинной цепочкой судов двинулась по реке к месту, где у подножия сопки Авраама разведчиками была обнаружена тропка в узком ущелье, ведущая к вершине.

Ни один звук не нарушал тишины, кроме голоса самого Вулфа, который тихо продекламировал строчки из "Элегии на сельском кладбище" Грея, после чего сказал: "Для меня стать автором такой поэмы было бы дороже, чем захватить Квебек". Однако он был натурой столь же мужественной, сколь и утонченной: он первым высадился на берег и вошел в проход , настолько узкий, что в него мог протиснуться толко один человек. Его солдаты последовали за ним, подталкивая и подтягивая друг друга и цепляясь за выступы и кусты.

Наконец, на рассвете 12 сентября 1759 года вся армия выстроилась в боевом порядке у стен Квебека. Монкальм поспешил атаковать ее, хотя его силы, состоявшие главным образом из неопытной в военном отношении милиции, значительно уступали дисциплинированным английским солдатам. Его атака была встречена плотным огнем англичан, и едва они начали встречное движение, французы обратились в бегство. Но в этот момент Вулф, лично возглавивший контратаку, был поражен пулей в грудь. "Они бегут! -- прокричал ему в ухо офицер, подхвативший его на руки. -- Вы слышите: они бегут!". Вулф нашел в себе силы спросить, кто бежит, и когда ему сказали, что бегут французы, прошептал: "Тогда я умираю счастливым!".

Монкальм также погиб в этой битве, что сделало победу еще более значительной. А после падения Монреаля, взятого Эмхерстом в 1760 году, французам пришлось окончательно расстаться с мечтой о создании своей империи в Северной Америке.