| На страницу А. Силонова | На страницу Ф. Силонова | Оглавление | Предыдущий | Следующий |
| На страницу А. Силонова | На страницу Ф. Силонова | Оглавление | Предыдущий | Следующий |
То, что с возникновением Соединенных Штатов мир достиг поворотного пункта в своей истории, похоже, не доходило до сознания ни одного из европейских политиков. В тот момент людей больше всего поразило неожиданное открытие: мощь Англии, несмотря на масштабы понесенного поражения, далеко не сломлена. Более того, из этой войны Англия вышла еще более сильной и энергичной, чем прежде. Никогда она не проявляла столь мощной энергии в борьбе против Франции, чем десять спустя после потери американских колоний; никогда она не стояла выше среди других наций, чем в день битвы при Ватерлоо.
Однако ее истинное величие проявилось не в Старом, а в Новом свете. Начиная с момента поражения в Американской войне, она стала матерью наций; в Америке она породила великий народ, а ее корабли с эмигрантами все еще продолжали распространять по свету тевтонскую расу, породившую ее самое. Ее задачей была колонизация. Ее посланцы оспаривали Африку у кафров и готтентотов, создавали на водах Тихого океана колонии, не менее великие, чем те, что она потеряла в Америке. И нациям, которые она создавала, она должна была передать не только свою кровь и свой язык, но и дух свободы, которую она завоевала для себя. Именно это придает величие мельчайшим деталям нашей прошлой истории. История Франции мало что значит за пределами самой Франции; история Германии или Италии также не имеет продолжения вне их границ, тогда как Англия составляет лишь малую часть того, что вытекает из ее истории. Ее великое потомство не умещается в тесных границах материнского острова, но продолжается в судьбах наций, которым еще предстоит быть. Борьба, которую вели ее патриоты, мудрость ее государственных деятелей, твердое стремление и неистребимая любовь к свободе и закону, укоренившиеся в ее народе, -- все это получило четкие очертания в прошлом нашего маленького острова и все это является достоянием будущего человечества.
Тем временем быстрое развитие промышленности и рост благосостояния в самой Англии должны были сказаться на ее государственном устройстве. Хотя тори и "друзья короля" составляли теперь сплоченную группу в 150 депутатов, виги, все еще контролировавшие кабинет лорда Рокингема, превосходили их и числом, и политическим влиянием. Ведь теперь, когда фракция Бедфорда поддержала основное ядро партии в его твердой оппозиции по отношению к Американской войне, их былая сплоченность во многом была восстановлена. Но это воссоединение только усилило их аристократические замашки, их чувство собственной исключительности и еще более расширило трещину между большинством партии вигов и небольшой группой депутатов, оставшихся верными взглядам Чэтэма, в частности, его убеждению в необходимости парламентской реформы. Позиции этой группы, возглавляемой лордом Шелберном, значительно усилились с приходом в парламент второго сына самого Чэтэма.
Вильяму Питту-младшему к этому времени шел всего двадцать второй год, но он уже закончил колледж, где получил солидное образование, а его внушительное красноречие было отточено под руководством его отца. "Он будет одним из главных деятелей в парламенте", -- сказал кто-то из депутатов лидеру вигов Чарльзу Фоксу после первой же речи Питта в палате общин. "Он уже им стал", -был ответ Фокса.
Гордое сознание собственной значительности дышало в каждом жесте нового политика, в каждом движении его высокой худощавой фигуры, в резких чертах лица, которого никто, кроме его ближайших друзей, не видел освещенным улыбкой; в его холодном и отстраняющем обращении; в его неизменно серьезном и важном виде и в его властной манере держаться. Тем не менее, никто еще не знал, какие великие качества кроются за этой надменной внешностью. Никто не мог себе представить, как скоро этот "мальчик", как насмешливо называли его соперники, сокрушит всех своих оппонентов и подчинит Англию своей воле.
Он отказался занять какой-либо незначительный пост в администрации Рокингема, заявив, что если и войдет в нее, то только членом кабинета. Но Питт не имел ни малейшего желания и в этом качестве быть в подчинении у Рокингема. Для него, как и для Чэтэма, главным уроком, извлеченным из войны, была необходимость положить конец злоупотреблениям в формировании состава парламента, которые позволили Георгу III вовлечь Англию в эту войну. Единственным эффективным средством достичь этого была коренная реформа палаты общин, и Питт выдвинул законопроект, преследующий эту цель и основанный на планах его отца. Но большая часть вигов не желала жертвовать богатствами и влиянием, которых такая реформа должна была их лишить, и билль Питта был отвергнут. В то же время правительство рискнуло ослабить средства коррупционного влияния, которыми король беззастенчиво пользовался, лишая права заседать в парламенте тех, кто имел контракты с правительством, а правительственных чиновников -- избирательных льгот. Эта мера свела на нет влияние короля в 70 бургах. В дополнение к этому был предложен ряд законопроектов, которые оказались весьма эффективным средством ослабить влияние короля в парламенте, так как устранили возможность непосредственного подкупа депутатов. Но они были совершенно недостаточными для того, чтобы сделать палату общин истинно представительным органом, ответственным перед народом Англии.
Ревнивая подозрительность, которую испытывала основная масса вигов ко фракции Чэтэма и ее планам, проявилась особенно явно после смерти лорда Рокингема в июле 1782 года. Едва лишь Шелберн был призван на пост премьер-министра, как Фокс, который действовал в своих личных интересах, и большинство сторонников Рокингема подали в отставку. Питт же, напротив, принял пост министра финансов.
Правительство Шелберна просуществовало лишь до тех пор, пока не был заключен мир с Соединенными Штатами. В начале 1783 года оно сменилось самой беспринципной коалицией, какую только знала наша история, а именно коалицией вигов из числа сторонников Фокса с тори, которые все еще следовали за лордом Нортом. Никогда еще необходимость в реформе системы представительства не была столь очевидной; ведь эта коалиция наглядно показала, насколько общественное мнение бессильно помешать самым бесстыдным сделкам в парламенте; оказалось, что ослабление там королевского влияния, осуществленное Бурком и Рокингемом, преследовало отнюдь не интересы народа, а корыстные цели торговцев бургами, узурпировавших его представительство.
Повторное предложение Питта провести парламентскую реформу было вновь отклонено большинством в две трети голосов. Будучи уверенным в поддержке парламентского большинства и игнорируя общественное мнение за пределами палаты общин, новое правительство смело приступило к задаче более трудной, чем те которые до сих пор подвергали испытаниям конструктивный гений английских политиков.
Отдать такое хозяйство, как доминион, созданный Уорреном Гастингсом в Индии, под монопольный контроль компании торговцев было явно неразумным делом, и Фокс предложил передать политическое управление компанией от ее директоров специальному органу, состоящему из семи комиссионеров. Назначение этой семерки предлагалось возложить на парламент, а утверждение их оставить за короной. Было рекомендовано установить пятилетний срок ее полномочий, но каждый из этой семерки мог быть снят по требованию любой из палат парламента.
Эти предложения тут же вызвали бурю протестов. Они и в самом деле были неразумными, ибо новые комиссионеры были лишены того, чем могли похвастаться члены компании, -- практических знаний Индии. В то же время отсутствие непосредственной связи между комиссионерами и королевским правительством не позволяло парламенту осуществлять эффективный контроль за их деятельностью. Но истинные пороки Индийского билля ускользнули от внимания тех, кто протестовал против него. Коммерческий класс был глубоко уязвлен ударом, наносимым величайшей торговой компании в мире; корпорации опасались отмены их прав и привилегий; король же рассматривал это мероприятие просто как попытку передать вигам патронаж над Индией, отобрав его у компании. Для большинства же нации порочность билля заключалась в том, что его предлагало именно это непопулярное правительство. Передать управление Индией и патронаж над ней существующему составу палаты означало наделить гигантской властью орган, уже успевший запятнать себя злоупотреблениями властью. Таков был общий настрой общественного мнения, который поощрил короля использовать свое влияние, чтобы провалить этот билль в палате лордов и, в том случае, если это удастся, распустить правительство.
В декабре 1783 года Питт занял пост первого лорда казначейства, но его положение при существующем составе парламента было еще довольно шатким. Он снова и снова терпел поражение от большинства в парламенте, но это большинство теряло свои позиции по мере того, как нарастал дождь обращений со всех концов страны от университета в Оксфорде, где были сильны позиции тори, до корпорации вигов в Лондоне. Эти обращения показывали, что общественное мнение на стороне министра, а не палаты общин. Именно ощущение этой поддержки объясняет твердость, с которой он, не взирая на требования удалить его из правительства, отложил роспуск парламента еще на пять месяцев, чтобы дать созреть народному гневу, опираясь на который, он рассчитывал добиться успеха.
Когда подоспели выборы 1784 года борьба сразу же была закончена. Общественное мнение стало достаточно сильным, чтобы побороть коррупционное влияние, искажающее картину его представительства. В каждом крупном избирательном округе победили сторонники Питта, и из того большинства, которое проваливало его законопроекты в палате общин, 160 депутатов лишились мест. Лишь небольшая часть партии вигов сохранила свое влияние в избирательных округах.
Когда парламент собрался после провала коалиции, 25-летний министр стал хозяином Англии в такой степени, как ни один министр до него. Даже король поддался его влиянию, отчасти из благодарности за победу одержанную для него над вигами, отчасти вследствие некоего психического заболевания, которое вскоре поразило его, но главным образом потому, что победа одержанная над его политическими противниками пошла на пользу не только короне, но и всей нации. Виги и в самом деле были сломлены, утеряли четкую политическую линию и утратили всякую популярность, тогда как тори стали на сторону министра, который "спас короля". Но реальную власть придала молодому министру поддержка новой политической силы.
Резкий подъем британской экономики выдвинул на политическую сцену промышленную буржуазию, и все, что торговцы и промышленники ценили в Чэтэме, -- благородство характера, уверенность в своих силах, патриотизм и стремление к миру, более широкому, чем мир в стенах парламента, -- все это они нашли в его сыне. На самом деле он мало что усвоил от поэтико-романтической стороны гения Чэтэма; от его умения быстро распознавать, что справедливо и что возможно; от его дальновидных концепций национальной политики; от его умения заглядывать в будущее. Плавные и звучные, но банальные фразы Питта-младшего можно было назвать пустыми в сравнении с отрывистыми речами Чэтэма, делавшими его красноречие живым и близким каждому англичанину. С другой стороны Питт младший обладал качествами, которых Чэтэму не хватало. Его характер, порывистый и страстный от природы, был обуздан гордым самообладанием, а простота и хороший вкус избавили его от экстравагантности и аффектации, свойственных его отцу. Его речи и в самом деле могут показаться многословными и банальными, но именно своим многословием и простотой, ясностью мысли и здравым смыслом они были наилучшим способом приспособлены к восприятию их средними классами, в которых Питт угадал свою главную аудиторию.
Своим стремлением к миру, невероятной трудоспособностью, доскональным знанием финансов, деловой сноровкой в бизнесе и мастерством в дебатах он напоминал Уолпола, но отличался от него достоинствами, которыми тот никогда не мог похвастаться, и был полностью лишен его пороков. Питт никогда не преследовал личной выгоды; он был слишком горд, чтобы управлять с помощью коррупции. Его высокая самооценка не оставляла места ревности и подозрительности в вопросах субординации. Его благородство проявлялось и в высокой оценке достоинств юности; а "мальчики", которых он собрал вокруг себя, такие, как Кэннинг и лорд Уэлсли, воздали его благородству преданностью, которую не смогла поколебать даже смерть.
В противовес циничному бездействию Уолпола, политикой Питта с самого начала была политика активных реформ; он всегда смело шел навстречу финансовым, конституционным, религиозным и прочим проблемам, от решения которых Уолпол стремился уклониться. К тому же у него не было и следа того презрения, которое Уолпол всегда испытывал к членам своей команды.
Его любовь к Англии была столь же глубокой и личной, как у его отца, но без всякого поощрения распространенных в Англии предрассудков и предубеждений., которые были одновременно и силой и слабостью Чэтэма. Когда Фокс язвительно упрекнул его в забвении подозрительности его отца к Франции, убежденности последнего в том, что Франция это естественный и вечный враг Англии, Питт с достоинством отвечал ему, что "считать одну страну непременным врагом другой было бы проявлением слабости и инфантилизма".
Характер времени и возросшие симпатии между людьми, которые отличают XVIII век как поворотный пункт в истории человечества, выдвигали на первый план политиков нового типа, таких, как Тюрго или Иосиф II, которых характеризовали любовь к человечеству и вера в то, что счастье отдельных людей может быть гарантировано лишь общим счастьем сообщества, к которому они принадлежат, равно как и счастье отдельных наций может быть обеспечено лишь общим счастьем всего мира. Одним из таких политиков был Питт, который однако возвышается над остальными, превосходя их эрудицией и практической силой, проявленной им для достижения своих целей.
Сила Питта заключалась в финансах. Он выдвинулся в такое время, когда знание финансов было существенным для того, чтобы стать великим министром. Прогресс нации был ошеломляющим. За XVIII столетие ее население удвоилось, а рост благосостояния даже опережал рост населения. Война, хотя и увеличила национальный долг на сотню миллионов, однако это бремя едва ощущалось. Потеря Америки только подхлестнуло развитие торговли с ней, тогда как промышленность начала тот резкий подъем, который должен был сделать Британию мастерской всего мира.
Хотя Англия в начале царствования Георга III уже находилась в ряду ведущих торговых держав, она была, в основном, аграрной страной. Производство шерсти постепенно развивалось в Норфолке, западной части Йоркшира и графствах юго-запада страны, тогда как хлопчатобумажные изделия, которые производились лишь в Манчестере и Болтоне, большого значения не имели, и в середине восемнадцатого века их экспорт приносил не более 50 тысяч фунтов в год. Так же медленно развивалась торговля льняными (Белфаст и Данди) и шелковыми (Спайтлфилдз) изделиями. Технология производства была слишком примитивной, чтобы добиться существенного увеличения продукции. Шерстопрядильные фабрики можно было строить только там, где была возможность использовать энергию рек, а изготовление хлопчатобумажных изделий производилось, в основном, в домашних условиях через семейный подряд.
Но даже если бы развитие мануфактур можно было бы ускорить, это не принесло бы большой пользы из-за отсутствия дешевых и эффективных транспортных средств. Старые дороги, отлично служившие в средние века, быстро разрушались по мере роста числа тележек и экипажей и усиления движения. Новые торговые пути часто пролегали вдоль деревенских троп, никогда ранее не знавших колесного транспорта. Большая часть торговли шерстью осуществлялась поэтому длинными караванами вьючных лошадей. Что же касается более тяжелых грузов, например, угля, то его транспортировка производилась только по судоходным рекам или по морю, но в последнем случае дело ограничивалось морским побережьем.
Новая эра началась в 1767 году, когда инженерный гений Бриндлея соединил Манчестер с Ливерпульским портом посредством канала. Успех этого эксперимента повлек за собой широкое развитие водного транспорта, и очень быстро Великобритания была расчерчена сетью навигационных каналов общей протяженностью более 3000 миль. Одновременно новое и очень важное значение приобрел уголь, залегающий в недрах Англии. Залегающие рядом с ним в северных графствах железные руды оставались долгое время неиспользованными из-за нехватки леса, так как дрова считались тогда единственным топливом, пригодным для переплавки руды. Но в середине века была разработана эффективная технология плавки с помощью угля и сразу же производство железа было революционизировано. Железу предстояло стать рабочим материалом в современном мире. Именно его производство поставило Англию во главе индустриальной Европы.
Но ценность угля повысилась еще более, когда он стал использоваться как средство получения механической энергии. Это произошло благодаря открытию Уатта, превратившего в 1765 году паровую машину из занятной игрушки в самый замечательный промышленный инструмент из тех, которыми когда-либо располагало человечество. За 12 лет было сделано три великих изобретения: прядильный станок периодического действия (ткачом Харгривсом в 1764 г.), прядильная машина (парикмахером Аркрайтом в 1768 г.), и мюль-машина (ткачом Кромптоном в 1776 г.). Вслед за ними был создан ткацкий станок. Но все эти открытия остались бы относительно бесполезными, если бы им не предшествовало открытие новой и поистине неисчерпаемой движущей силы -- парового двигателя. Комбинация этой силы со средствами ее применения на практике -- вот, что помогло Британии в страшные годы войн с революционной, а затем с Наполеоновской Францией почти монополизировать производство шерсти и трикотажа и торговлю ими и сделало ее величайшей страной-производительницей, какую только знал мир за свою историю.
Для того чтобы разумно руководить в условиях такого бурного развития, требовалось доскональное знание законов экономики, что было невозможно в более раннее время, но стало возможным в дни Питта. Если ценность книг можно измерить тем влиянием, которое они оказали на судьбы человечества, то книгу "Богатство наций" следует отнести к разряду величайших из них. Ее автором был Адам Смит, выпускник Оксфордского университета и профессор из Глазго. Труд, утверждал он, является источником богатства, и только освобожденный труд и личная заинтересованность рабочего могут обеспечить общественное богатство. Любая попытка силой втиснуть труд в неестественные рамки, стеснить законами естественный ход коммерции, создать особые отрасли промышленности в отдельных странах или закрепить строго определенный характер взаимоотношений между двумя странами будет ошибкой и нанесет вред не только промышленникам или коммерсантам, но и благосостоянию государства.
Книга была опубликована в 1776 году, в начале Американской войны и изучалась Питтом на последнем курсе обучения в Кембридже. С той поры он считал Смита своим учителем. Едва он стал министром, он положил принципы "Богатства наций" в основу своей экономической политики. Первые десять лет его правления стали отправным пунктом новых государственных отношений в Англии. Питт был первым английским министром, реально осознающим роль, которую промышленность должна сыграть в обеспечении благосостояния всего мира. Он был не только мирным министром-финансистом, как Уолпол, но и первым политиком, понявшим, что лучшей гарантией мира является расширение торговых отношений между нациями; что общественная экономия не только облегчает общее бремя, но и оставляет дополнительный капитал в руках промышленности, и что финансы могут быть обращены из простых средств увеличения прибыли в мощный инструмент политического и социального прогресса.
Тот факт, что Питту мало что удалось сделать для того, чтобы внедрить свои принципы в жизнь, объясняется отчасти тем, что ему пришлось столкнуться с массой невежества и предрассудков, но еще больше тем, что его планы были нарушены Французской Революцией. Его сила заключалась прежде всего в поддержке торгово-промышленных классов, а те полагали, что богатство означает золото и серебро и что коммерции больше всего способствует соперничество монополий. Только его терпение и искусство убеждения склонили большую часть купцов и деревенских сквайров, поддерживавших его в палате общин, принять (с большой неохотой) изменения, которые он предлагал.
О том, насколько шаткой была его власть, когда он боролся с окружавшими его предрассудками и предубеждениями, можно судить уже по тому провалу, который ожидал первое же крупное мероприятие, предложенное им парламенту. Вопрос о парламентской реформе, обсуждавшийся на протяжении всей Американской войны, неуклонно приобретал все большую актуальность. Чэтэм настаивал на увеличении числа депутатов из сельской местности, которые составили впоследствии наиболее независимую часть нижней палаты. Герцог Ричмонд толковал о всеобщем избирательном праве, равноправии избирательных округов и ежегодных выборах парламента. Уилкс предвосхитил билль о реформе, предлагая лишить избирательных прав "гнилые местечки" (т.е. прекратившие свое существование или пришедшие в полный упадок поселки, от которых все еще избирались депутаты) и передать эти права графствам и процветающим городам.
Вильям Питт поставил вопрос о продолжении парламентской реформы как только впервые появился в палате общин, а один из первых его шагов в ранге министра был билль 1785 года, предлагающий немедленное изъятие избирательных прав у 36 пришедших в упадок бургов в пользу графств. Он убедил короля воздержаться от сопротивления этому шагу и попытался выкупить у держателей этих местечек их места в парламенте по рыночной стоимости земли, на которой располагались эти поселки. Но большая часть его собственной партии, соединившись с большинством вигов, воспротивилась этому законопроекту. Наиболее явные злоупотребления в самом парламенте, против которых боролись Чэтэм и Уилкс, правда, исчезли: подкуп депутатов прекратился. Билль Бурка об экономической реформе нанес роковой удар по влиянию, которым обладал король, так как упразднил множество бесполезных учреждений, а в остальных существенно подавил продажность, семейственность и кумовство при назначении на юридические посты. Все это вкупе с недавним триумфом общественного мнения, вознесшего Питта на вершину власти, притупило в нем чувство реальной опасности и привело к недооценке силы сопротивления как в парламенте, так и в народе. Как свидетельствует Уильберфорс, Питт был "страшно разочарован и убит" тем, что его предложение было отвергнуто. Но настрой палаты и народа был слишком явным, чтобы ошибиться в его оценке, и хотя Питт не изменил своих взглядов, он больше никогда не поднимал этот вопрос.
| На страницу А. Силонова | На страницу Ф. Силонова | Оглавление | Предыдущий | Следующий |
